Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади - Роберт Силверберг

Звездные камни привозят с каких-то других планет — не знаю уж каких — и владеть ими можно, если только становишься членом союза. И сам камень определяет, можешь ли ты быть Пилигримом, потому что он обжигает руку тех, кого он считает недостойным носить одеяние Пилигрима. Говорят, что все без исключения, кто вступил в союз Пилигримов, испытывали крайнее беспокойство, когда им впервые предлагали взять в руки камень.

— Ты волновался, когда тебе дали твой камень? — спросила Олмэйн. — Волновался?

— Конечно.

— И я.

Прошло немного времени, прежде чем энергия камня поглотила нас. Я крепко сжал свой камень. Темный, сияющий, еще более гладкий чем стекло, он мерцал у меня в руке, словно осколок льда, и я чувствовал, как меня подхватывает энергия Провидения.

Сначала у меня обострилось восприятие всего, что меня окружает. Каждая трещинка в стенах этой древней гостиницы казалась почти долиной, а легкое дуновение ветра превращалось в порывистый шквал. В мягком отсвете лампы я разглядел цвета, которые лежали за пределами спектра.

Чувства, которые обуревали меня, когда я сжимал звездный камень, совсем были не похожи на те, которые я испытывал, когда брался за ручки приборов Наблюдения. Я будто освобождался от своей земной кожи и на невероятной скорости стремительно взлетал над бесконечным пространством, охватывая и постигая все разом. Наверное в большей степени человек не может приблизиться к божественному началу. Конечно, входя в транс Наблюдателя, я получал высоко точные данные, которых не мог дать звездный камень. Все это время я ничего не видел и не мог конкретно определить, где я нахожусь и что меня окружает. Я только понимал, что меня поглотила огромная сила и что я в непосредственном контакте с чревом вселенной.

Называйте это общением с Провидением.

Будто откуда-то издалека я услышал голос Олмэйн:

— Ты знаешь, что люди говорят об этих камнях? Что на самом деле не происходит никакого общения, что это всего лишь электрический эффект?

— У меня на этот счет нет никакой теории, — сказал я, — меня больше интересуют результаты, чем причины.

Скептики полагают, что звездные камни — это всего лишь усилители, которые отталкивают колебания, излучаемые мозгом. Благоговейное безграничное нечто, с которым человек входит в контакт, как утверждают эти насмешники, это просто огромное повторяющееся колебание одного челночного электрического импульса в черепе Пилигрима. Возможно. Возможно.

Олмэйн протянула руку и сжала свой камень. Она сказала:

— Когда ты был Летописцем, Томис, ты изучал историю ранней религии? Во все времена человек искал возможности слияния с бесконечностью. И многие религии — не все! — поддерживали надежду этого священного слияния.

— Были еще и медицинские препараты, — пробормотал я.

— Да, были наркотические средства, которые могли почти моментально создать ощущение единства со вселенной. Эти звездные камни, Томис, просто самые современные в длинном ряду изобретений, которые могут помочь преодолеть одно из самых страшных проклятий человека — одиночество души, будто запертой в теле каждого индивидуума. Такую страшную изоляцию друг от друга и от самого Провидения не может выдержать большинство рас, населяющих вселенную. Это крест человечества.

Голос ее был едва слышен. Она говорила еще что-то, и это были мудрые мысли, которые она почерпнула у Летописцев, но я не мог понять их смысла. Я быстрее входил в транс, чем она, потому что мне приходилось это делать множество раз, когда я был Наблюдателем.

В этот вечер, как и в другие вечера, я схватил камень и почувствовал озноб, и закрыл глаза, и услышал далекий звон мощного гонга, и шум прибоя у какого-то незнакомого побережья, и шепот ветра в незнакомом лесу. И я услышал зов, и я не сопротивлялся, я вошел в состояние транса, в состояние, когда начинается общение. И отдал себя во власть Провидения.

И я будто снова прожил всю жизнь, вспоминая юность и зрелые годы, мои скитания и старую любовь, мои страдания, мои радости, мои полные лишений последние годы, предательства, потери, печали мои и мои несовершенства.

И я освободился от себя, и сбросил свой эгоизм, как сбрасывают кожу. И стал частью целого. Стал одним из тысяч Пилигримов, не только с Олмэйн рядом со мной, но других, преодолевших горы Хинда и пески Арбанской пустыни, частицей Пилигримов, которые тянутся к Иорсалему. У многих на это уходят месяцы, у других — годы, а третьим — так и не удается закончить свой путь. И я погрузился вместе с ними всеми на какое-то мгновение в Провидение.

И увидел в темноте темно-пурпурный свет на горизонте, который становился все ярче, пока не превратился во всепоглощающее красное сияние. И я погрузился в него таким, каким я был — никчемным, не весьма достойным, в капкане собственного тела, ухватившимся без оглядки за эту возможность общения и не помышляющим ни о каком другом состоянии, кроме этого — побыть вне своей плоти.

И я очистился.

И пробудился в одиночестве.

5

Я хорошо знал Африкию. Еще в молодости я поселился в самом центре континента на долгие годы. Но из-за своей неугомонности я ушел из этих мест и двинулся к северу, до Эгапта, где лучше чем где-либо сохранились древние реликвии Первого Цикла. Но в те дни античность меня совсем не интересовала. Проводя Наблюдения, я переходил с места на место — ведь Наблюдателю нет необходимости привязываться к одной местности. И тогда судьба свела меня с Эвлуэлой, как раз в тот момент, когда я снова отправлялся в путь. И я пошел из Эгапта в Рам, а потом в Парриш.

И вот теперь я вернулся назад с Олмэйн. Мы избегали песчаных пустынь и старались держаться ближе к побережью. Как Пилигримы, мы были застрахованы от многих лишений, которые поджидают вас в странствиях: мы никогда не голодали, и у нас всегда была крыша над головой, даже там, где не было приюта для нашего союза, все выражали нам свое уважение. Красота Олмэйн могла бы представлять для нее же самой опасность, потому что охранял-то ее один-единственный изможденный старик. Но под маской и в одеянии Пилигрима она была в безопасности. Мы редко снимали маски, да и то там, где нас никто не мог увидеть.

У меня не было иллюзий на счет отношения Олмэйн ко мне. Я для нее был как бы частью снаряжения, которое она взяла в дорогу, — кто помогал ей совершать ритуал общения, заботился о крыше над головой, в общем расчищал ее путь. Меня эта роль устраивала. Я знал, что она опасная женщина, со странными причудами и непредсказуемыми капризами. Мне не хотелось никаких осложнений.