Ученик еретика - Эллис Питерс

Глава четырнадцатая

Опершись руками о крышку сундука, Фортуната медленно встала и обернулась. Желтый свет лампы падал на неподвижное, ничего не выражающее лицо Джевана, выделяя скулы и погружая во мрак глазницы и впалые щеки. Притворяться было поздно: оба уже выдали себя. Фортуната — тем, что на сундуке осталась зацепившаяся за резной край замка прядь волос; Джеван — тем, что последовал за ней. Поздно было делать вид, будто нечего скрывать, не о чем спрашивать и не в чем оправдываться. Слишком поздно, чтобы пытаться восстановить былое доверие, которое она всегда испытывала к нему. Джеван знал, что племянница перестала ему доверять, и не без причины, как была убеждена сама Фортуната.

Сев на только что закрытый сундук, девушка поставила лампу рядом с собой. Молчание было тяжким, и потому Фортуната заговорила первой:

— Я искала шкатулку. В сундуке ее нет.

— Да, я знаю, что ты заглядывала в сундук, — сказал дядюшка. — На замке осталась прядь твоих волос. Но я-то думал, что шкатулка теперь моя. И что я вправе делать с ней все, что сочту нужным.

— Мне стало любопытно, — сказала девушка. — Ведь ты поместил туда лучшую книгу. Чем же шкатулка вдруг показалась тебе нехороша? Или ты нашел для нее книгу получше? — откровенно спросила Фортуната.

Покачав головой, Джеван подошел к углу стола, где лежал ключ. Именно в этот миг Фортуната окончательно уверилась в своих подозрениях; дядюшка вдруг показался ей чужим, но сила духа ее оттого только окрепла. Джеван с трудом улыбнулся, однако улыбка его была похожа на судорогу.

— Не понимаю, — сказал он. — Отчего ты действуешь тайком? Ведь ты могла бы спросить меня, где сейчас шкатулка.

Рука его воровато скользнула к ключу. Отпрянув к двери, он, не сводя с Фортунаты глаз, на ощупь, со слабым скрежетом, вставил в замок ключ и повернул его. Фортунате, наверное, следовало хоть немного испугаться, но она чувствовала только глубокую грусть. С удивлением услышала она свой спокойный голос:

— Олдвин тоже действовал потихоньку? Его интересовало то же, что и меня?

Джеван, прислонившись к двери, посмотрел на нее долгим, сочувственным взглядом, как если бы она была непроходимой тупицей, однако его деланно спокойная улыбка казалась застывшей гримасой боли.

— Ты говоришь загадками, — заявил он. — При чем тут Олдвин? Не знаю, что за дикую мысль вбила ты себе в голову, но это все твои фантазии. Я решил показать шкатулку одному своему другу, чтобы он оценил ее. Значит ли это, что шкатулка уже мне не нравится или что я использую ее не по назначению?

— Неправда! — с тихим отчаянием в голосе возразила Фортуната. — Сегодня ты ходил только сюда и ни с кем тут не встречался. Если бы ты собирался кому-то показать шкатулку — неужели бы ты не сообщил нам? А главное, ты пошел сюда за мной! И в этом твоя ошибка. Ведь я ничего не нашла. Но если ты сюда поспешил — значит, что-то здесь спрятано. И ты боялся, что мои поиски могут быть успешны.

Неожиданно гнев овладел Фортунатой: девушку возмутило, что дядюшка, оправдываясь, пытается запутать и унизить ее, хотя и тщетно.

— К чему притворяться? — воскликнула Фортуната. — Что в том пользы? Если бы я знала, я отдала бы тебе эту книгу или взяла бы за нее деньги, если бы ты мне их предложил. Но убийство! Этого нельзя простить, и именно это стоит между нами. И тебе это известно не хуже моего. Почему бы не поговорить открыто? Мы не можем оставаться здесь до бесконечности. Ответь, что же нам теперь делать?

Но на этот вопрос никто из них не мог дать ответа. Джеван стоял, напряженно переплетя пальцы, и так же напряженно сидела Фортуната. Оба находились в аду, на который себя обрекли, и ни один не знал, как вырваться. Для этого ей надо было обличить его как убийцу, а ему — совершить второе преступление. Однако никто из них не мог решиться пойти до конца. Но и вернуться назад не было возможности. Оба оказались в тупике. Джеван глубоко вздохнул, и вздох его был похож на тяжелый стон.

— Ты простила бы мне то, что я тебя обокрал?

— Конечно! Разве я не могу обойтись без книги? Но то, что ты сделал с Олдвином, — этого нельзя поправить! И никто, никто на свете, кроме него самого, не может тебя за это простить.

— А с чего это ты взяла, — с неожиданной яростью спросил он, — что я виноват перед Олдвином?

— Потому что в противном случае ты бы смог разубедить меня, как бы я ни была в том уверена. Ах, зачем, зачем ты убил его! О пропавшей книге я стала бы молчать. Но Олдвин — разве заслужил он такую ужасную смерть!

— Он открыл шкатулку, — решительно сказал Джеван, — и заглянул в нее. Никто, кроме него, не знал, что внутри. И потому, с прибытием Жерара, он мог бы все разболтать. Теперь поняла? Этот любопытный олух стоял у меня на пути, он мог меня выдать… и тогда бы я потерял ее, потерял навсегда! Шкатулка — это она меня зачаровала. А он прежде меня увидел, что там лежит. А потом и я взглянул — и не смог устоять!

Его тихая, яростная речь сменилась продолжительным, тяжелым молчанием. Джеван словно бы забыл, где находится и с кем говорит. За окнами становилось все темней. Фитиль лампы заметно укоротился. Фортунате казалось, что они находятся здесь уже целую вечность.

— Жерар вот-вот должен был вернуться. В первую же ночь я взял из шкатулки книгу и положил вместо нее деньги. Я не хотел обмануть тебя — я расплатился за то, что взял. Но Олдвин… Разве он когда-либо был способен хранить секреты? А возвращения брата мы ждали с часу на час…

Вновь наступило молчание. Джеван беспокойно расхаживал по мастерской, Фортуната сидела молча и неподвижно, словно в забытьи.

— Когда он в тот самый день пошел в аббатство, чтобы отказаться от обвинения, я почти смирился со своей судьбой. Если бы он меня выдал — смог ли бы я оправдаться! Да, мне грозило разоблачение… Но я почти уже свыкся с этой мыслью. А теперь, если ты намерена выдать меня, — как мне опровергнуть твои слова?

Джеван говорил тихо, безо всякого выражения, и однако, он вновь осознал, что девушка — враг ему, как и все прочие люди. Проходя мимо стола, он привычным жестом протянул руку к столику, где лежали ножи, и взял один из них с профессиональной ловкостью.

— Все произошло по чистейшей случайности. Способна ли ты мне поверить? Случайно у меня оказался с собой нож. Я не лгу! В тот день с утра я приходил сюда работать. И пользовался ножом — вот этим самым…

В тишине Джеван медленно извлек его из ножен и провел пальцем по узкому, остро отточенному клинку.

— Ножны были привязаны к моему поясу, и я забыл отцепить их, когда запирал мастерскую. Я намеревался, пройдя через город, успеть к вечерней службе в храме Святого Креста, в тот день праздновали перенесение мощей Святой Уинифред.

Сумрачно он взглянул на хрупкую фигурку племянницы, неподвижно сидевшей на сундуке возле лампы и смотревшей на него широко открытыми глазами. Он заметил, как она бросила короткий взгляд на нож. Задумчиво он повертел его, ловя блики от лампы. Сейчас он без помехи мог бы покончить с девушкой, забрать сокровище, ради которого он убивал, и отправиться на запад, как это делали до него многие беглецы. Уэльс неподалеку, и пересечь границу несложно. Но простого стечения обстоятельств было на сей раз недостаточно, чтобы решиться на убийство. Время шло и шло, и казалось, этот ад, в который оба себя добровольно заключили, будет длиться до скончания веков.

— На службу я опоздал, в храме уже пели. И вдруг он вышел из боковой двери — Если бы он не появился, я вошел бы в храм, и убийства бы не случилось. Ты мне веришь?

Голос Джевана дрожал от волнения, вновь он вспомнил, что перед ним любимая племянница, и ему очень хотелось, чтобы она его поняла.

— Да, — сказала Фортуната, — верю.

— Но он все-таки появился из той двери. Глядя, как он направился к городу, я передумал идти на службу. Все случилось в мгновение ока, я даже осознать не успел. Я подошел к нему, и мы вместе отправились домой. Вокруг ни души, все были в храме. И вдруг я вспомнил, что у меня с собой вот этот самый нож. Все произошло само собой… Он только что исповедался и получил отпущение грехов, был умиротворен, как никогда. Там, где тропа сворачивает в кустарник, я воткнул в него нож, а потом на руках отнес к мосту и положил под перевернутую лодку. Было еще совсем светло, и мне пришлось прятать его там до темноты. И никто не мог меня выдать…

— Кроме меня… — добавила Фортуната.

— Нет, ты не сделаешь этого… Так же, как и я не могу убить тебя.

Оба опять подавленно замолчали, и молчание их длилось дольше прежнего. Душный воздух комнаты притупил чувства Фортунаты. Девушке казалось, что они отрезаны от всего мира и что никто сюда никогда не войдет и не положит конец этому сумасшествию. Джеван вновь принялся расхаживать по комнате, вздрагивая и передергиваясь на каждом шагу, как от невыносимой боли. Прошло уже довольно много времени, прежде чем он вдруг остановился и обратился к ней, словно и не было этого долгого молчания: