Точная Формула Кошмара - Жан Рэ

А будучи божествами, они на себе испытали все последствия закона Кассава. Но неумолимый розенкрейцер втайне гордился ими… Ведь в их жилах текла и его кровь. А к этому Кассав не был равнодушен. Он провидел любовь Эуриалии и союз грозной богини с моим сыном, его внучатым племянником, представлялся апофеозом самовластному Кассаву. Возможно, он предчувствовал нечто грандиозное в будущем, однако наверняка тайны завтрашнего дня знает только Мойра, и она указует судьбу самим богам. Мои дети были божествами и потому были любимы богами! Но их, равно как и простых смертных, настигло возмездие; Нэнси, чьи глаза роняли слезы в стеклянной урне, любила бога света… Жан-Жак пробудил любовь двух грозных богинь…

О! Какие бездны разверзлись в душе моей, когда я выслушал это признание! Я видел бесконечные пропасти, где парили гигантские птицы, вдруг неописуемо огромная фигура словно заслонила собой все пространство; незнакомец в этот миг воскликнул:

— Мойра! Ты, пред кем склоняет голову сам бог богов… Судьба! Судьба!

Что было потом — не помню, если вообще эти душераздирающие слова и мои видения имели продолжение или последствия. Возношу хвалу Небу за то, что мне довелось это забыть, ибо и события сии, и слова были нечестивы и смертельно опасны для души, живущей во Господе нашем Иисусе Христе.

Я же, со своей стороны, добавлю лишь следующее: мне захотелось побольше разузнать про Дома Миссерона, невинного отца Эвгерия, которому выпал жребий — страшная привилегия — присутствовать при последнем акте последней драмы Олимпа. Дабы собрать сведения на сей счет, я осмелился вернуться под благовидным предлогом в обитель Белых Отцов.

Плоды моих усилий оказались весьма скудны. Вот все, что мне удалось узнать: к концу своего земного пути отец Эвгерий впал в безумие и был удален из дорогого его сердцу монастыря.

Он сооружал из бумажек и щепочек странные маленькие домики, называл их Мальпертюи, а после предавал очистительному пламени аутодафе, себя же почитал исполнителем воли Мойры и богов…

Моя задача выполнена.

Последний листок прочитан и положен на место в такой последовательности, какую я счел наиболее подходящей, дабы помочь рассеять мрак вокруг загадочной и мрачной истории.

Долго в задумчивости я размышлял о том, что всю таинственную драму породила карающая любовь: одна из Эвменид и одна из Горгон в борьбе за сердце бедного двадцатилетнего юноши, который, сдается мне, и не подозревал, что он сам — дитя богов.

А какая участь постигла оставшихся в живых? Состарились ли они, подобно смертным, и подчинились неумолимому закону могилы, или причастились бессмертия, вернее, долголетия богов?

Я написал, что мое дело сделано. Но так ли это?

Некая таинственная и властная сила владеет мной — велит найти город и дом…

Скоро я отправлюсь в путь.

Однако при одной мысли об этой экспедиции мне становится не по себе, ни одно похождение в моей полной приключений жизни так не страшило меня; в последний раз я перечитал страницы зловещей истории и внес кое-какие завершающие штрихи, сопрягающие все фрагменты в единое целое. И в самом деле, рукопись надобно оставить в полном порядке на случай, если…

Годы покрыли желтизной страницы манускриптов, время, должно быть, наложило свою печать и на камни города.

А боги — что с ними, живы ли они?

Эпилог. Бог трепещет

О тех богах, которые глухи, хоть и имеют уши…

Ж. Де Лафонтен

Вы поведаете мне последнюю тайну Укебрехта;

поможете мне выйти отсель,

избавите от зловония мерзостной геенны!

Герман Эссвейн

Я разыскал этот город!

Прибыл вечером, пользуясь весьма современными средствами передвижения.

Было уже поздно, городские здания дремали в лунном свете.

И, однако, общая атмосфера была странно знакома: сквозь мелкую изморось едва светились блеклые огни, прохожие попадались редко; несколько новых застроек дисгармонировало с древним городским ансамблем, угрюмо преданным прошлому.

В домах закрывались последние двери, а ставни, уже плотно прикрытые, охраняли крепкий провинциальный сон обитателей.

Я все же нашел кабачок с освещенными розовым окнами и приоткрытой входной калиткой; утешительно пахло жарким.

Из помещения доносились смех, обрывки песен и притягательный звон посуды.

Поверив в добродушие по ту сторону двери, я вошел.

Развеселая компания пировала вовсю и радушно встретила незнакомца.

В мою честь из кухни вернули некоторые блюда, а меня заставили отпробовать выдержанного вина прославленных сортов.

Время от времени служанка наведывалась в угол зала и ставила на маленький подсобный столик то миску с остатками еды, то недопитое вино на дне бутылки — за столиком сидели двое стариков и жадно поглощали скудные подачки.

Мои ночные сотрапезники, изрядно предававшиеся возлияниям, совсем отупели, так что разговор замедлялся и возобновлялся рывками, напоминая спуск отвеса с большой высоты; от нечего делать я обратил внимание на парочку старых чревоугодников в углу.

Старик, наверное, был когда-то настоящим исполином, а теперь плечи его ссутулились, спина отвратительно сгорбилась, что же касается женщины, то ее безобразие просто коробило взгляд.

Она только что разостлала на столе неописуемо грязный носовой платок и складывала в него объедки.

— Не делай этого… — брюзжал старик. Его спутница сердито затрясла головой.

— Лупке-то надо поесть… Ты ведь никогда о нем не позаботишься… Да и о чем ты вообще думаешь, старый негодяй!

— Заткнись! — пригрозил старик.

— Спокойно, красавчик, — ощерилась старая мегера, — хватит уж кого-то из себя корчить!

Я окликнул служанку и спросил, что за курьезную парочку она прикармливает.

Славная девушка сострадательно пожала плечами:

— Это старый бродячий часовщик, перебирается с ярмарки на ярмарку, неплохо смыслит в своем деле — недавно вот починил здесь настенные часы, да и карманные чинит, ежели у кого надобность; люди и дают им на несколько дней крышу над головой да кусок хлеба. Тем временем старуха продолжала:

— Хе-хе… Ты, небось, о той жеманной красотке с черными глазами мечтаешь? Ха! Я выдавила у нее глаза и сунула их в дешевую склянку за шесть су.

— Да заткнись ты! — тоскливо повторил старик.

— Ага! — вдруг завопила злобная фурия. — В давние времена… ага… она бы коровой обернулась! Ио! Помнишь… Ио!