Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 2 - А. Велидов (редактор)

Информация о настроениях в Советской России – она по-прежнему касалась настроения рабочих и крестьян. Указывалось на недовольство их Советской властью, но и в то же время совещания не показывали противоположных симпатий. Котляревский, бывший в июле в деревне (в Московской губернии), указывал, что недовольство у крестьян чувствуется главным образом наборами[115] и мерами против дезертирства, отчасти и советскими хозяйствами, но что ему не приходилось слышать пожеланий прихода Деникина; если бы пришлось выбирать, он думает, что большое большинство в деревне этих местностей стояло бы за Советскую власть. То же приблизительно сообщалось и относительно рабочих: в конце концов и их недовольство Советской властью не принципиальное, а практическое, вызванное прежде всего продовольственными трудностями. Нельзя придавать серьезного значения тому, что большевистские ораторы на митингах, на отдельных фабриках и заводах встречали несочувствие и осуждение аудитории. По-видимому, уменьшалось и дезертирство, против которого, правда, явно Советская власть выступила с мерами суровыми и даже беспощадными.

Очень чувствовался недостаток информации относительно иностранных дел. В каком отношении находятся европейские государства к гражданской войне, раздирающей Россию, какое участие склонны они в ней принять? Муравьев особенно указывал, что «Известия ВЦИК» дают в общем верную, хотя, конечно, одностороннюю картину. Нужно только более вчитываться в отдельные сообщения, их сопоставлять, вообще применять известный критический метод, что он и делал.

По-видимому, на Юге продолжалось охлаждение к французам и тяготение к англичанам, которые поддерживали денежными средствами и снабжением всякого рода Деникина. Разочарование во французах у военных пробуждало немецкие симпатии, которые, однако, не встречали никакого отклика в высшем командном составе; вероятно, там опасались поссориться с англичанами. Общее же впечатление было такое, что в русском вопросе державы ни к чему определенному до сих нор не пришли. Непонятно было, почему они признали «верховным правителем» Колчака (даже Америка, которая так долго в этом вопросе колебалась), когда он уже стал терпеть решительные поражения. Всего определеннее все-таки казалось отношение правительства Ллойд Джорджа. По Москве ходил перевод его парламентской речи, где он говорил об активной интервенции в русские дела. Неизвестно было, насколько это перевод, а не апокриф, так как английского текста никто не видел. Но вообще и здесь, по Москве, ходили фантастические слухи, и они достигали совещания НЦ. Их также обычно передавал Щепкин, оговаривая сомнения в их достоверности.

Однако и он был склонен поверить слуху о начале враждебных действий со стороны Германии против Советской России на основании неопубликованного в России параграфа Версальского договора, по которому на Германию возлагается обязанность восстановить порядок в России. Понимая хотя бы несколько отношения между Германией и Антантой в это время, нельзя было не видеть здесь явной выдумки. Кроме того, полный текст Версальского договора был напечатан в номере «Тайме», который находился в читальне Народного комиссариата иностранных дел, и там можно было воочию убедиться, чго никакого подобного параграфа не имеется. Далее Щепкин указывал на ту тревогу, которую вызывают в Англии планы Советской власти в Азии, широкая пропаганда советского строя, которая там ведется из России на местных языках, политика Советской власти в Персии и особенно в Афганистане, приемы представителей народов Индии и Китая. Об этом он говорил довольно подробно, как бы придавая большое значение. Впоследствии выяснилось, что у Щепкина летом 1919 года были сношения с представителем английского правительства в России (Полем Дюксом), и, быть может, здесь отразились указания этого представителя. Но возможно и то, что Щепкин здесь просто делал вывод из данных, которые печатались в «Известиях». Могло, действительно, казаться, что страх перед русско-большевистским влиянием на Востоке вообще заставит их более энергично действовать в русском вопросе. Были также данные, что в иностранных кругах, расположенных так или иначе помогать в борьбе с большевиками в России, существует большое опасение реакции, которую принесет победа Деникина. В совещании «Центра» читалось опубликованное в «Правде» письмо князя Львова, председателя Русского комитета в Париже, к Деникину, где Львов, предостерегая его против реакционеров, советовал привлечь в правительство социалистов и т. д.; иначе друзья Добровольческой армии за границей могут оказаться совсем бессильными. Ответ Деникина, также напечатанный в «Правде», был весьма сух. Быть может, он в это время больше интересовался поддержкой Англии, чем Франции, где эти опасения перед грядущей русской реакцией были особенно сильны, как и в Америке, которая вообще держалась иного взгляда на внутреннее положение в России, чем Англия и Франция. Каких-либо известий о деятельности Русского комитета в Париже[116] и подобных ему русских эмигрантских организаций не было. Лишь из «Известий ВЦИК» можно было узнать, что Струве входит в парижский комитет в качестве представителя НЦ. Кто его назначил, было неизвестно. Вероятно, южане, о чем, впрочем, они не извещали.

В этой связи вставал другой вопрос, на который обращал особое внимание Муравьев. По-видимому, восстановление единства России в смысле возвращения ее к довоенным границам не входило в виды союзников. Независимость Польши стала совершившимся фактом, но кроме нее, державы признали независимость Финляндии и склонны были признать независимость Прибалтийских государств и Закавказья, даже брали под свою защиту самостийность Украины и поощряли виды Румынии на Бессарабию. Ни Франция, ни Англия вовсе не заинтересованы в особом усилении России, когда Германия для них уже неопасна. Муравьев говорил, что с этим русское общество обязано бороться совершенно независимо от своих отношений к большевизму и Советской власти. Совершенно недопустимо, чтобы успехи во внутренней борьбе покупались ценою расчленения России. При таком ходе дел сама Советская власть обращается в хранительницу нашего государственного единства, и тогда ее должны поддерживать и те, кто в очень многом другом против нее. Эти мысли поддерживал и Котляревский. Он только указывал, что различные части России находятся тут в различном положении. Независимость Финляндии есть тоже совершившийся факт. Его признала и Европа, и Советская власть. Независимость Прибалтики не может быть прочной. Ни Эстония, ни даже Латвия, ни, особенно, Литва не могут сделаться действительными независимыми государствами. Они соединятся или с Германией, или с Польшей, или с Россией, что для них всего естественнее, в особенности при проведении в государственную жизнь России федеративных начал.

Гораздо опаснее отторжение Закавказья и виды англичан на Туркестан. Одна потеря Баку наносит непоправимый удар русскому народному хозяйству. Вообще, наши политические и экономические интересы ориентированы сейчас больше на Юг и на Восток, чем на Запад. И с этим надо считаться и в оценке этого значения, которое представляют для России различные ее бывшие окраины. Поэтому было бы так важно вернуть к единству с Россией Грузию и Азербайджан, что опять-таки требует политики признания широких прав за всеми народностями России при сохранении ее государственного единства. По поводу Польши Котляревский сообщил свой разговор с Венцковским, польским уполномоченным, у которого он был по делам Великого Северного пути. Из этого разговора выходило, что в Польше есть довольно сильное течение в пользу расширения ее границ к востоку за счет не только Литвы, но и белорусских областей – стремление к границам по Западной Двине и Березине, и даже по Днепру. И это стремление находит поддержку во Франции: французы не прочь были бы дать полякам границы 1772 года.[117] Поэтому они сочувствуют движению польской эмиграции на восток. Сам Венцковский вовсе не солидаризировался с этим течением, говоря о своих симпатиях к России; относился с большим уважением к Чичерину, но указанные выводы из его слов можно было сделать. Котляревский доказывал ему, что подобная политика неминуемо толкает Россию на сближение с Германией. И Герасимов, и Муравьев, и Трубецкой, и Кольцов говорили, что такие планы французской политики должны встретить самое резкое осуждение в России. Масса белорусского населения тяготеет к России, а не к Польше. Муравьев и Кольцов особенно указывали, что в борьбе с Польшей сама Советская власть будет осуществлять общенациональные начала.

Все эти известия показывали, насколько запутан с международной стороны русский вопрос. Власть, насажденная в России поддержкой Антанты, несомненно, будет находиться под ее влиянием и в полной от нее зависимости. С другой стороны, и Деникин, и Колчак эту поддержку получали если не в смысле человеческого материала, то деньгами, вооружением всякого рода, снабжением и т. д. Гражданская война неразрывно сплеталась с борьбой международной. Тут создавалась тяжкая проблема для всякого, кто ради устранения большевистской власти не шел с легким сердцем на иностранное вмешательство. Для совещания, по крайней мере, его большого большинства, становилось все яснее, что возрождение России может быть лишь результатом внутреннего развития, а не внешнего воздействия. У всех был в памяти опыт Скоропадского. С другой стороны, совещание теперь уже было свободно от идеализации Антанты, особенно после Версальского мира. О сближении с Германией говорили и Муравьев, и Котляревский, и Трубецкой. Никакой предвзятой враждебности к Германии, которая так сильна была в НЦ при его основании, не было. Все это, конечно, являлось лишь мнением отдельного кружка, ибо в это время всякая связь с НЦ на Юге прекратилась. Неизвестно было, как он организован, из кого состоит, в каких отношениях находится с к.-д. (по-видимому, ранее эти отношения были весьма близки), с СВ и другими организациями. По отдельным, правда, весьма запоздалым сведениям можно было заключить, однако, что у отдельных его членов, особенно у Федорова, несмотря на эти разочарования, принесенные французами, сохранилась старая вера в Антанту. Уход французов из Одессы, действия в Крыму, нежелание помочь беженцам из русской буржуазии – все это казалось ему мимолетным недоразумением: более же всего он опасался, что подобные недоразумения пробудят на Юге германофильские настроения.