Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России - Гарриет Мурав

как и в поэме Сельвинского, боль жертв трансформируется в призыв к отмщению: «Ун блут аф але вегн шрайт: никоме!» («И кровь на всех путях кричит: отмщенье!») [Markish 1943а: З][139].

На Западе, напротив, гнев евреев принято было приглушать. Сравнивая варианты «Ночи» Э. Визеля на идише, французском и английском, Н. Сейдман показывает, что в оригинале более выпукло звучит тема мести. В тексте на идише выживших упрекают за то, что они не сумели отомстить; в переводах на французский и английский их хвалят за то, что они оказались выше отмщения [Seidman 2006][140]. Мотив мести впоследствии проник и в массовую культуру. В фильме К. Тарантино 2009 года «Бесславные ублюдки» призрак еврейского отмщения возвращается в фантазийно-целлулоидной форме[141].

Признание весомого вклада евреев в советский нарратив о войне – в том числе и в литературу о ненависти и мести – не отрицает того, что советские евреи одновременно являлись жертвами нацистского разрушения, и не значит, что в их сочинениях нет выразительных свидетельств о нацистском геноциде (подробнее об этом речь пойдет в Главе 4). Подход «или-или» приводит к еще одной форме категорического нарратива, который не отдает должного самовосприятию авторов и нюансам их текстов. Таким писателям, как Эренбург, Гроссман и Фефер, особенно важно было показать, что евреи не просто жертвы, они – героические бойцы, причем именно потому, что они евреи. В статье, опубликованной в 1942 году, Эренбург пишет: «Когда-то евреи мечтали об обетованной земле. Теперь у евреев есть обетованная земля: передний край»[142]. В статье «Евреи» Эренбург старательно отрицает всяческие обвинения в том, что евреи отказываются нести свою долю военного бремени; в опровержение он говорит: «Евреи сражаются бок о бок с русскими, с украинцами, с белорусами» [Эренбург 1942].

Добренко утверждает, что стихотворение Фефера «Клятва» (в русском варианте) это не просто литературная репрезентация; в нем прописан ритуал принесения клятвы верности массового читателя советской власти. По мнению Добренко, стихотворение содержит «грамматику» всего жанра клятвы, в котором написано бесчисленное множество других стихотворений, прозаических произведений и снято кинофильмов военного времени. В вариантах стихотворения как на русском, так и на идише показаны губительные последствия того, что поэт нарушит данное им слово. В тексте на идише сказано: «Пусть народ мой пронзит меня клинком презрения… ⁄ Пусть имя мое прозвучит на поверке позора ⁄ Пусть земля отторгнет прах моего тела» [Fefer 1943: 3]. В русском тексте приведен схожий перечень тяжких наказаний, однако завершается он повторением клятвы поэта на верность родине.

Что примечательно, Добренко ни слова не говорит о еврейском обрамлении стихотворения Фефера. В ответ на призыв Маркиша как к советскому гражданину, так и к еврею, Фефер приносит клятву как Советскому Союзу (в оригинале на идише – «дер ланд фун ди ратн», «земле советов»), так и «моему древнему народу» («майн уралтн фолк»), то есть евреям. Наличие двух адресатов совершенно неоспоримо:

Такова моя клятва, которой я клянусь земле советов,

Моему древнему народу, моим стареньким маме и папе,

Таково мое обещание: если я нарушу их оба,

Пусть тогда мой народ пронзит меня клинком презрения!

От дос из майн швуе, вос х’швер ицт дем ланд фун ди ратн,

Майн уралтн фолк, ун майн алтинкер мамен ун татн,

Ун дос из майн нейдер; ун ойб их вел бейде зей брехн,

Зол демолт майн фолк мит дер шпиз фун фарахтунг мих

штехн!

[Fefer 1943: 3]

В русском переводе сохранены оба адресата – речь идет и об «отчизне», и о «народе древнейшем»[143].

Прототипом клятвы поэта является 136-й псалом, начинающийся словами: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе». Историческое событие, вокруг которого построен псалом, – это уничтожение Иерусалима в 586 году до нашей эры и последующее вавилонское пленение – первая из череды катастроф в еврейской истории, причем в сознании традиционных евреев череда завершается «дем дритн хурбн», «третьим разрушением» – тем, что в СССР не принято было называть холокостом. В псалме захватчики требуют, чтобы пленники им пели. В ответ евреи обращают покорность в сопротивление. Начинается все с неуверенности: «Как нам петь песнь Господню на земле чужой?», за этим следует переход к действию, сперва – через воспоминание: «Если я забуду тебя, Иерусалим, – забудь меня, десница моя; прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя». А завершается все пророчеством об уничтожении Вавилона, и радость отмщения изображается в устрашающем свете: «Дочь Вавилона, опустошительница! блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!» 136-й псалом строится вокруг обещания, данного поэтом, и перечисления последствий нарушения этого обещания.

«Клятва» Фефера построена схожим образом, вокруг перечисления последствий его собственной клятвы и завета: говорящий обещает, что если он потеряет одну руку, то станет убивать врага другой; если потеряет другую, ненависть придаст ему сил сражаться дальше. Если он не сумеет полностью стереть врага с лица земли и уничтожить память о враге, если он не исполнит клятву и завет, данные советской земле и еврейскому народу, имя его до скончания века будут выкликать на поверке позора. Обещание псалмопевца вспомнить все, что было уничтожено, – в противном случае его ждут телесные травмы – одновременно служит призывом к Богу, чтобы тот запомнил все муки народа Израиля и осуществил отмщение от его имени. И в 136-м псалме, и в «Клятве» Фефера переплетение мотивов памяти и мести создает один и тот же устрашающий эффект. Как и другие советские писатели на идише, которые в 1930-е годы использовали еврейские тропы в своих произведениях о социалистическом строительстве, Фефер по ходу войны перерабатывает 136-й псалом, создавая чисто советскую и еврейскую «клятву верности».

В стихотворении Маркиша 1943 года «К еврейскому бойцу» также звучат отсылки к еврейской текстуальной традиции. Поэт воспевает союз человека и оружия:

Все одно, как если ты вплавишь себя в корпус танка…

Если сольешься в целое с пулеметом,

Если вместе с гранатами будет взрываться над полем твоя сила,

Только с каждым твоим залпом из сердца будет выплескиваться

Столь безграничное «благослови, душа моя, Господа»!

Алцайнс – ци шмелцст зих айн ин рудер фун а танк…

Ци инем койлнварфер айнгеглидерт бист,

Ци дурх гранатн блицт иберн фелд дайн крафт-шайн,