Евпраксия - Михаил Казовский

Неудавшийся жених по-гусиному вытянул шею:

— Да, возможно... Вроде звук пилы. Но откуда? В такое время?

— Вроде бы с конюшни. Что пилить на конюшне в полночь?

— Да, действительно? Непонятно.

— Надо посмотреть, — заявила Шпис.

— Ой, а стоит ли? Разве наше дело — за чужими подглядывать?

— Вероятно, не наше. А вдруг наше? Я, пока не уеду из этого замка, не могу быть ни в чем уверена!

Осторожно, на цыпочках, вынырнули из сада и, стараясь оставаться в тени, избегая отблесков факелов, побежали к боковому входу в конюшню. Через щелочки заглянули внутрь.

— Что ты видишь? — прошептал Филиппо.

— Ни черта не вижу. Но ведь пилят — явно!

— Явно пилят, да.

— Я зайду. Жди меня снаружи. Позову — приходи на помощь.

— Береги себя.

— Да уж постараюсь...— И она приоткрыла створку дверей.

В темноте освоилась быстро. Увидала, как в дальнем углу полыхает свечка. И как раз оттуда шел звук пилы.

Аккуратно ступая, подобралась. Выглянула из-за столба, подпиравшего крышу. Разглядела возок — тот, что Конрад выделил Адельгейде, — и фигуру в черном, возле задней оси... Человек подпиливал ось!

— Ах, скотина! — не сдержалась немка и, схватив висевшие вожжи, от души протянула незнакомца поперек спины. — Что ж ты делаешь, пакостник такой?

Тот отпрянул, выронил пилу, обернулся.

Паулина узнала Лотту фон Берсвордт.

Обе женщины стояли друг против друга несколько мгновений. Первой пришла в себя служанка:

— Ну, паскуда, гадюка... Наконец-то Провидение нас свело. Ты сейчас ответишь за свои гнусные делишки.

Наклонившись и взяв пилу, каммерфрау ответила:

— Ну, достань, попробуй. Я сейчас покончу с тобой, а потом доберусь и до хозяйки.

— Не дотянешься. Руки коротки, — заявила служанка.

— Мы сейчас посмотрим...

Медленно ходили вокруг столба, и никто не решался броситься вперед первой. Просто оскорбляли друг друга.

— Жаль, что Генрих не повесил тебя в Вероне, — говорила простолюдинка. — Мне приходится выполнять чужую работу.

Но дворянка парировала достойно:

— Я в Вероне оказалась на дыбе по твоей милости. И опять же по твоей милости Генрих вздернул несчастного дона Винченцо... Ты сейчас заплатишь за это.

— Что ж ты медлишь, фройляйн? Или трусишь, уважаемая белая косточка? Опасаешься моей, черной?

— Просто думаю, что тебе отпилить раньше: голову или зад?

— Фу, какие мы грубые! Каммерфрау ее величества не должна употреблять такие слова.

— Поучи еще меня хорошим манерам, быдло!

— Да приходится учить, если вы ругаетесь, как последний конюх! — И, не выдержав, Паулина стеганула ее вожжами по лицу.

Берсвордт поскользнулась, но в падении подсекла ей ногу, и служанка упала на спину, в кучу соломы. Лотта воспользовалась этим и набросилась на нее с пилой. Паулина отпихивала от себя железные зубья, а Лотта давила что есть мочи, и металл почти что касался обнаженной шеи противницы. Вот еще мгновение — и вопьется в горло... Паулина чувствовала его холод... И, напрягшись, саданула дворянке коленом ниже живота. Благородная дама взвыла от боли и скатилась на бок. А соперница отшвырнула ногой пилу и, насев на дворянку, стукнула ее кулаком по лицу.

Берсвордт уклонилась от второго удара и ударила ей подошвой в пах.

Отлетев, Паулина врезалась затылком в деревянный столб и сползла по нему, теряя сознание.

— Вот и всё, — тяжело дыша, прохрипела Лотта. — Дело сделано. Остается только отворить дверцу для ее души... Пусть летит на волю! — Подняла пилу, встала перед Шпис на колени и с оттяжкой занесла руку, чтобы полоснуть лезвием по горлу.

И свалилась тоже, запрокинувшись на спину.

Это подоспевший Филиппо вырубил ее подвернувшимся под руку хомутом. И второй раз огрел, для верности, чтоб не поднялась.

Бросился к служанке, начал приводить в чувство. А когда она открыла глаза, сразу упрекнул:

— Почему на помощь не позвала, как договорились?

Шпис, кряхтя и морщась от боли, села. Простонала

жалобно:

— Про тебя забыла... Ой, как плохо мне! Ты в глазах двоишься... Ха-ха-ха, два Филиппа! Если выйду за тебя, могут обвинить в многомужестве...

— А пойдешь, пойдешь? — загорелся он.

— Ах, отстань... Мне не до того...

— В благодарность за спасенную жизнь?

— Хвастунишка... Я подумаю до утра... Где проклятая Лотта?

— Я ее успокоил... — Наклонившись, итальянец сказал: — Кажется, совсем...

Паулина ответила:

— Вот и правильно. Так ей, злой колдунье, и надо.

— Да, теперь меня за убийство повесят.

— Кто ж узнает? Если спросят, то я отвечу, что всю ночь был в моей постели...

— Я в твоей постели?

— Ну конечно. Разве ты не хочешь?

— Значит, можно?

— Глупый ты, Филипп! Я твоя должница. А долги надо отдавать.

Он помог ей подняться, и они, обнявшись, вышли из конюшни.

А наутро только несколько человек провожали де Бульона с компанией: сенешаль замка, капеллан и немного слуг, в том числе и Филиппо. Перед самым отъездом появился Конрад: он поцеловал Адельгейде руку, обнял и растроганно пожелал счастливого путешествия. Сообщил:

— Нынче ночью кто-то раскроил череп Берсвордт. Тело ее было обнаружено на конюшне.

— Боже правый! — ахнула Опракса. — Кто же это сделал?

— Неизвестно. По-христиански жаль ее, но вооб-ще-то я Лотту не любил.

— Да, я тоже.

Вместе с Паулиной Адельгейда села в повозку, и отряд Бодуэна поскакал к воротам. Шпис молчала о подпиленной оси, чтоб не выдать ни себя, ни смотрителя зверинца; оба свежеиспеченных любовника лишь раскланялись на прощание, не сказав друг другу ни слова. И какие могут быть слова, если расстаешься навеки?

Выехав из Павии рано утром, вскоре миновали Милан и заночевали в Бергамо. Двигаться по достаточно узким альпийским дорогам было сложно, а особенно в марте, по весенней распутице, но никто из конников, слава Всевышнему, в пропасть не сорвался. Бывшая государыня, сидя в экипаже, полной грудью вдыхала чудодейственный горный воздух, закрывала глаза от яркого солнца, говорила сама себе: «Господи, свобода! Наконец-то свобода! Может, мне еще улыбнется счастье?» — но при этом, разумеется, понимала, что в Италию больше никогда не вернется. И какая-то смертельная тоска холодила сердце: так и не успела хоть в малой степени насладиться дарами этого чудесного края — морем, уникальной природой, безмятежно поваляться на солнышке, поплясать на простом деревенском празднике... Позади — обиды, позор, скорбные могилы Груни Горбатки и сына... Бедный Лёвушка! Не сердись на свою бездольную мамочку, не сумевшую прийти, чтобы попрощаться; ты ведь знаешь: если бы могла, то пришла бы...

Вслед за озером Комо горы сделались очень высокими, с ослепительным снегом на вершинах. Паводок в реке Инн был немал и высок, и стремительное течение размывало дорогу, иногда затопляя ее, доходя лошадям до голеней, а повозкам — под самое днище. Неожиданно поломалась задняя ось — та, что подпиливала Берсвордт, но, по счастью, никто не пострадал. Привели мастеров из маленькой горной деревушки, и за три часа всё было починено. В остальном же отряд де Бульона-младшего следовал без задержек, молодой Бодуэн вел себя по отношению к дамам более чем галантно и решительно пресекал каждую попытку своих пажей пококетничать с ними.

Отдыхая в крепости Инсбрук, за стаканом грога, юный герцог сказал о брате:

— Он излишне сентиментален. Зря пошел на мир с греками: надо было брать Константинополь.

— Вы немилосердны, мой друг, — упрекала его Ев-праксия. — Греки — такие же христиане. А Христос учил: нет ни иудея, ни эллина, есть творенье Божье по имени человек — по Его образу и подобию.

— Но иначе раскол церквей не преодолеть: греки не хотят подчиняться Папе.

— И не надо. Пусть у каждого будет свой обычай молиться.

Молодой человек хмурил брови:

— Вы опасная еретичка. Видно, николаиты повлияли на вас очень сильно.

— Ах, оставьте, при чем тут николаиты? Я сама по себе считаю, что нельзя веру насаждать огнем и мечом. Христиане против насилия.

— Вы противоречите Папе Римскому: он благословил христиан на поход.

— Если Папа противоречит заповедям Иисуса...

— A-а, так вы против Папы! Вот оно, влияние Генриха!

— Хорошо, не станем толковать дальше, а не то поссоримся.

Возле крепости Хоэнзальцбург их уже поджидало пополнение, шедшее из Баварии, Лотарингии и Швабии. Впереди были Австрия и Венгрия. Как-то встретит приезд племянницы тетя Анастасия? Да жива ли она вообще?

Десять лет спустя,

Русь, 1107 год, осень

От игумена Феоктиста прибежали за сестрой Варварой: приглашают к его высокопреподобию. Та явилась. Настоятель Печерской обители сказал: прискакал гонец от князя Святополка, ждут ее во дворце.

— Что-нибудь стряслося? — испугалась женщина.

— У него посол от германского императора. И желают поговорить, дочь моя.

— Да зачем же? Я не хочу.

— Неудобно отказывать, не упрямься, пожалуй. Человек приехал издалека, по таким-то погодам.