Суперстранные дети - Петра Соукупова

по-свински, поэтому тебя люди не любят, а не потому, что ты… ходишь на костылях. Идиот.

Я отхожу от него. Мальчишки на самом деле ужасные, я это сказала не только для того, чтобы утешить Милу: им важнее, как девочки выглядят, а не какие они сами по себе, их интересуют только красивые дуры, и хоть Мила и хорошенькая, и даже красивая, она не дура, поэтому все так сложно.

Но потом мне приходит в голову, что, может, Франта чувствует себя, как я вчера, когда у нас украли спальники. Но только Мила-то – хорошая. И я возвращаюсь к нему и говорю, чтобы он не боялся.

– Чего это? – говорит он.

– Ну… Милы, – говорю я, потому что не знаю, как еще это объяснить, а он на меня пялится.

– Не пялься и просто не будь таким противным, вот и всё, – говорю я и ухожу.

Я отхожу чуть дальше и прячусь за кустами, проверяю, на месте ли Мила, Петра мне не видно, он на другой стороне. Хорошо, что я не стала с Франтой дольше говорить, потому что минуты через две приезжает красная «шкода», из нее выходит какой-то дед, захлопывает дверцу и идет в дом.

Месть

K Ко мне подползает Мила.

– Если он снова начнет стрелять по птицам, – говорит она и показывает на рябину, куда они слетаются, – я не буду тут просто так лежать и смотреть на это.

Мне нечего ответить, остается только надеяться, что он не будет стрелять и мне не придется с ней драться.

Вскоре дед выходит. Он переоделся, теперь он направляется в одну из теплиц, их там две, и заходит внутрь.

Ко мне подползает Франта.

– Мне холодно. Давайте уже. Сейчас можно забраться в дом и выкрасть у него ружье.

Я думаю, стоит ли им говорить, что, даже если украсть у него ружье, этим ничего не исправить, он может купить новое и, скорее всего, так и сделает и будет дальше стрелять по птицам, мы ничего не можем поделать, и решаю сказать.

– Он купит себе новое. И все равно будет стрелять.

– Ну и? А что еще делать?

Теперь я размышляю, стоит ли им говорить, что ничего, нет смысла что-то делать.

– Я пойду туда и заберу у него ружье, – встает вдруг Мила, приходится силой пригибать ее обратно к земле.

– Не дури. Ты точно туда не пойдешь.

– Я должна что-то сделать, я найду ружье и заберу его, может, он купит новое, а может, и нет. А пока не купит, не убьет еще несколько птиц, которых иначе застрелил бы, не знаю, мне все равно, я туда пойду. – Мила пытается вырваться.

– Перестань, успокойся, нужно посоветоваться и решить всем вместе.

Я отправляюсь за Петром, но он уже сам ползет к нам.

– И что теперь? – спрашивает он. – Он в теплице, копается там.

Из-за дождя мы все мокрые насквозь, я смотрю на них и понимаю, что нашим приключениям пришел конец, достаточно сделать последний шаг – я не знаю, наверное, забрать ружье, – и готово, можно возвращаться домой. Утром в лагере я этого не сказала, поэтому мы там оставили свои вещи, но я уже хочу домой и вижу, что они тоже, даже Франта с Петром готовы сдаться. Дождь уже льет вовсю, а не просто накрапывает, это настоящий осенний дождь, у меня промокла вся одежда, и я вижу, что подходящий момент настал, теперь надо только, чтобы Мила уступила, и дело с концом.

– Я иду забирать у него ружье, – говорит Мила.

– Поехали домой, – говорю я. – Плюньте вы на этого деда и поехали домой.

– В смысле – совсем домой? Не в лагерь?

– Да, домой, – говорю я, – все равно костер уже не развести, холодно и, не знаю… Ты хочешь еще тут оставаться? – обращаюсь я к Петру и надеюсь, что он скажет «нет», но даже если он скажет «да», я буду дальше их уговаривать. Я не намерена дальше растягивать этот бред, мне надоело нести за них ответственность, надеюсь, что этот дождь, который уже превратился в самый что ни на есть ливень, их убедит, что возвращаться в сырой холодный лагерь – плохая идея. Надеюсь, что сейчас каждый представляет себе свою комнату и любимую еду, телефон и все остальное, я представляю, как лягу в кровать, заберусь под одеяло и буду читать в тепле и есть чипсы, вот бы уже прямо сейчас.

Петр качает головой.

– Не особо, – говорит он так, будто ему стыдно признаться, но мне так и хочется его обнять – от радости. Правда, радоваться рано, надо еще отсюда выбраться, пока этот настрой не прошел.

Франта смотрит на Милу, а Мила – на него.

– Я никуда не пойду, пока не заберу у него ружье, – говорит Мила.

– Да, я тоже, – поддакивает Франта.

– Хоть как-то нужно ему насолить, – встает на их сторону Петр, и у меня уже нет сил убеждать их, что месть бесполезна. Но я точно не могу допустить, чтобы Мила или вообще кто-то из них взял в руки оружие: понятно, чем это закончится.

– Ладно. Я пойду туда и заберу ружье. А потом мы сразу едем домой. Договорились?

Все по очереди кивают.

– А как же вещи в лагере? – говорит Франта. – Я оставил там телефон.

И хотя я сама там оставила свою любимую книгу, но говорю, что после что-нибудь придумаем, а сейчас под таким дождем уже туда не потащимся.

– Забираем ружье и идем ловить попутку до города, а потом на автобусе домой. Понятно?

Я говорю это таким тоном, что никто не осмеливается сказать мне хоть слово, кроме «ага», ну и хорошо.

Дед все еще копается в теплице, я отправляю всех обратно по местам.

– Если что, свистите мне.

– Я не умею свистеть, – говорит Петр.

– Но тогда заухай как сова, – говорит Франта и ухает.

– Сова так не ухает, к тому же днем она не ухает вообще, – говорит Мила. – Но сороку изобразить легко, – добавляет она и делает как-то так «кх-кх-кх».

Я задумалась, услышу ли я изнутри сороку, но потом махнула рукой, поскорей бы с этим покончить. Я жду, когда остальные спрячутся, а потом ползу к дому, мне противно, холодно и страшно, я вся промокла, но если уж делать, то быстро, и, главное, пусть мы наконец отсюда свалим.

В доме тепло, он затопил электрический камин. Я начинаю искать ружье, но его нигде не видно, в шкафчики мне залезать неохота, еще рыться тут, это будет