Убийство в магазине игрушек - Эдмунд Криспин

«Де-е-тка, – пел великанский голос, достойный Гаргантюа. – Не говори: “Быть мо-о-жет…”». Механизм карусели дребезжал и грохотал все сильнее по мере того, как она набирала скорость, с тяжелой, пружинистой мощью поезда, мчащегося по туннелю. Надпись на ней гласила: «Эта карусель не имеет ограничения в скорости». В одном месте крыша прохудилась, вода стекала на заскорузлую утоптанную грязь. Стайка молоденьких девушек с голыми тонкими белыми ногами, в беретах и дешевых шерстяных пальтишках, с ярко накрашенными губами, неподвижно стояла, глядя на машинки или на призы: на кукол, кружки «Тоби джаг»[143], канареек, золотых рыбок, пачки сигарет, – высоко громоздящиеся горы дешевой роскоши, словно в некоем пролетарском раю. В горячем воздухе, наполненном беспрерывным шумом, стояли запахи дыма, керосина и брезента.

«Ни дать ни взять сцена из повести Грэма Грина, – подумал Кадоган, заглянув внутрь, – и где-то тут должен быть кто-то, кто читает «Богородице»…»

Но никто из них не успел ни толком рассмотреть детали обстановки, ни предаться удовольствию выискивания дальнейших литературных реминисценций. Из-за одного из киосков вынырнул Шарман и пустился наутек – в дальний конец, к брезентовой стенке, в поисках выхода. Но выхода там не было. Он обернулся, издав какой-то звериный рык, когда Фен, с силой оттолкнув Салли с линии огня, выступил вперед. Тогда, будучи вне себя от паники, Шарман помчался к быстро вращающейся карусели и, не обращая внимания на крики служителя, стоявшего, прислонившись к столбу окружавшей ее деревянной платформы, ухватился за один из поручней пролетавшей мимо конструкции и резким движением, чуть не вывихнув руки, поднялся на нее. Не колеблясь ни минуты, Фен последовал за ним. Где-то вскрикнула женщина, и служитель, теперь уже не на шутку встревоженный, попытался стащить его обратно, но не смог. Фен тоже споткнулся, стараясь залезть на эти вращающиеся американские горки, и, вцепившись болевшими руками в деревянный мотоцикл с бархатным сиденьем, старался найти равновесие и удержаться вопреки центробежной силе. Шарман немного впереди него изготовился, нащупывая оружие.

– Чертовы идиоты, – сказал служитель Кадогану, подошедшему вместе с мистером Хоскинсом к Салли и Уилксу, – они что, убить себя решили?

Лампочки карусели разом резко потускнели, когда она достигла той скорости, которая обычно была для нее наивысшей. Механик, изолированный в неподвижном островке в ее центре, равнодушно ждал, когда карусель сделает несколько оборотов, которые выдержат ее напряженные мускулы, прежде чем она снова замедлит свое движение.

– Вы должны остановить эту штуковину, – резко сказал Кадоган. – Человек, который вскочил на нее первым, – убийца. Он вооружен и опасен. Ради всего святого, остановите ее!

Служитель уставился на него:

– Какого черта…

– Это чистая правда, – промолвил Уилкс с неожиданной властностью в голосе. – Салли, идите звонить в полицию. А потом зайдите за остальными на вокзал и скажите им, чтобы шли сюда.

Салли, бледная и безмолвная, кивнула и выбежала наружу. К ним стали подходить люди, интересуясь, что стряслось.

– Боже! – воскликнул служитель, до которого вдруг дошел смысл происходящего, и он закричал человеку в центре: – Эй, Берт, останови-ка ее! Да побыстрей!

Его слова потонули в сильном порыве ветра и железном грохоте карусели. Человек в центре вопросительно качнул головой. Шарман вынул пистолет из кармана. Он прицелился и выстрелил. Человек, управлявший каруселью, застыл на мгновение с бессмысленным выражением лица и рухнул куда-то, где его уже не было видно.

– Сволочь! – воскликнул служитель с неожиданной яростью. – Эта сволочь застрелила его.

К ним подходили теперь владельцы палаток и развлечений. А карусель все еще набирала скорость: весь шатер сотрясался от ее монотонного жуткого шума. Совершенно некстати взревела музыка: «Душка, крошка, дорогая, невозможного желаю…» Лица у всех внезапно исказились от испуга. Один из тех двоих, кто катался на карусели, издал пронзительный, полный неподдельного ужаса крик.

– Ложитесь! – громко крикнул служитель. – Прижмитесь к перилам. Господи, – добавил он тихо, – если кто-нибудь из них соскочит, пока она крутится с такой скоростью, то рассказать, каково ему было, ему уже не приведется…

А карусель продолжала набирать ход. В пещерной полутьме лица и фигуры людей были едва различимы, то исчезали из поля зрения, то возвращались обратно, словно их вбрасывала и прятала вновь рука великана. В балагане все, кроме карусели, замерло, все палатки опустели. Стоявшие ближе к ней ощущали яростные завихрения поднятого ее движением ветра.

– Мы не сможем остановить ее, – пробормотал служитель. – Мы не сможем остановить ее сейчас. До тех пор, пока не кончится пар.

– Что это значит, черт возьми? – спросил Кадоган, внезапно похолодев от ужаса.

– Все механизмы в середине. Туда невозможно пробраться. Попробуйте вскочить на нее на такой скорости – свернете шею к чертям.

– Как долго это будет продолжаться?

Служитель пожал плечами.

– С полчаса, – мрачно процедил он. – Если только прежде она не снесет балаган ко всем чертям.

– О господи! – воскликнул Кадоган, почувствовав, как на него накатывает дурнота. – Может, взять ружье и выстрелить в него?

– Попробуете выстрелить и попадете куда угодно, только не в него.

Карусель крутилась все быстрее.

– Придумал! – воскликнул вдруг Кадоган. – Если выпилить бортик, может быть, получится пробраться под ней?

Служитель пристально взглянул на Кадогана.

– Может-то может, – ответил он. – Только там чертова уйма разных устройств, и вам наверняка оторвет башку, даже если вы будете ползти по-пластунски.

– Мы обязаны попробовать, хотя бы ради спасения тех двоих посетителей. Они охвачены паникой и – ставлю десять к одному – в любой момент могут решиться спрыгнуть.

Служитель колебался недолго.

– Я с вами, – сказал он. – Фил, тащи инструменты.

Случалось ли вам, о равнодушный читатель, удерживаться на краю карусели, которая движется с огромной скоростью? Если ваши ноги имеют прочную опору, вы можете наклониться вовнутрь под углом 60° и все еще не утратить равновесия. Собственно говоря, только таким образом его и можно сохранить. Если же вы сидите прямо, вам нужно напрячь все силы, чтобы вас не выбросило наружу, как иголку, поставленную на самый край вращающейся граммофонной пластинки. Трудно придумать худшее место для схватки с доведенным до отчаяния человеком, хотя и следует признать, что в одинаково невыгодном положении находятся обе стороны.

Надо добавить, что ваше восприятие начинает искажаться. Через некоторое время только мучительное ощущение, что какая-то сила тянет вас наружу, продолжает напоминать вам о том, что вы двигаетесь по кругу. Все остальное, включая зрение, дает иллюзию движения вверх, вверх по темному, крутому, нескончаемому склону, который становится все круче по мере возрастания скорости. Под конец вам начинает казаться, что земное притяжение, в действительности уже не действующее на вас, все же тянет вас вниз, и вы начинаете сопротивляться ему. Странное ощущение это стремительное движение наверх сквозь темный тоннель, наполненный ветром, лица зрителей, сливающиеся в одну смазанную полосу под уклоном к вам. Все это поначалу веселит, потом становится утомительным и под конец, когда мышцы напряжены нестерпимо, выше сил человеческих, превращается в кошмар, состоящий из сплошного сопротивления и боли.

Руки Фена болели от первого сильного рывка, но поначалу ощущение от кружения на карусели не было неприятным. Задним умом он понимал, что в этом мелодраматическом финальном преследовании не было особого смысла: какой-то довольно иррациональный импульс заставил его сделать это, точно так же, как желание продлить немного дольше свое бегство загнало Шармана в это бесполезное временное убежище. Но раз уж он сейчас здесь, то нужно, чтобы от этого был толк. С острой досадой он вспомнил, что оставил пистолет на письменном столе в своей комнате, но потом ему пришла в голову успокоительная мысль, что если даже Шарман выстрелит в него, то почти наверняка промажет. Ближе к центру карусели у него была бы большая свобода движения, но в то же время он бы представлял собой гораздо более удобную мишень. Взвесив все «за» и «против», он решил оставаться на месте, и даже более того, не предпринимать ничего против Шармана до тех пор, пока карусель не остановится. У него будет достаточно времени.

Но от этих решений пришлось отказаться при первом выстреле Шармана. Этот злонамеренный, бессмысленный поступок вызвал в душе Фена нечто, что нельзя назвать ни героизмом, ни сентиментальностью, ни праведным гневом, ни даже инстинктивным отвращением. Я сказал, чем это не было, но трудно описать словами, чем это было. Это чувство, не так уж часто испытываемое людьми, в то же время было основой личности Фена. Думаю, что мы ближе всего подойдем к истине, назвав это неким бесстрастным чувством справедливости и гармонии и глубоко укоренившимся отвращением к напрасным потерям. Так или иначе, ему внезапно захотелось действовать, и, фальшивя, тихо напевая себе под нос финал из «Энигма-вариаций»[144], он пригнулся, прячась за одним из деревянных мотоциклов, прижатый к нему центробежной силой, и начал пробираться вперед.