«Если», 1997 № 12 - Брайан Томсен

Холодный выдался март первого года нового столетия. По приметам, лето обещается жарким, да не нам в утеху будут долгие светлые ночи, радость ночных скитальцев. Впрочем, века скитаний завершаются здесь: немногим выпал счастливый или роковой жребий спастись от истребительных гонений обезумевшей черни.

Гость из Мадрида дон Альфонсо Тостадо учтиво склоняется ко мне, берет под локоть и ведет к портьере.

— Мальтийский вестник уже третьего дня должен был доставить послание императору Павлу, — говорит он. — Почтит ли Гроссмейстер своим присутствием наше собрание?

— Вестник… Ах, дон Альфонсо, вам я могу доверить ужасную правду. Соблаговолите следовать за мной.

Я быстро ковыляю сквозь анфиладу к лестнице для прислуги и поднимаюсь наверх, к гостевым покоям. Дон Альфонсо не отстает от меня ни на шаг. Распахиваю четвертую от лестницы дверь: в комнате на ковре лежит вестник в красном мальтийском мундире — мертвый и опустошенный.

— Sangre de diablo! Кто посмел!?

— Один из нас, — мой ответ ввергает его в ужас, я вижу, как глаза дона Альфонсо белеют. — Только один из нас мог сотворить сие.

— Когда это случилось?

— Утром тело обнаружили слуги. Граф же вместе со мной вернулся к себе пополудни, тогда же начали съезжаться остальные.

— А послание?

— Исчезло.

Мы проходим к балюстраде. Отсюда видно и слышно все, страх обостряет чувства, и без того изрядные. Тончайшие запахи сплетаются в невыразимо затейливый узор, малейший шорох и трепет крыл ночных тварей отдается в ушах рокотом. Внизу, в зале, расхаживают и стоят на месте, обмениваются ничего не значащими фразами две дюжины гостей — все, что осталось от некогда многолюдной семьи.

— Кто же предатель? — спрашивает дон Альфонсо, вглядываясь сверху в фигуры, источающие тоскливое ожидание дурных или хороших вестей.

Но вестник мертв.

Наверху слышно, как Н., богатейший малороссийский помещик, беседует с невысоким щуплым человечком в левантийском наряде.

— … а то плюнем на все, махнем ко мне в поместье. Хоть ночь, да наша, а? Людишки у меня славные, а девки-то, девки! Сочные все, как на подбор, пальчики оближешь. Загоним их в баньку, они после баньки парные такие, кровь с молоком…

— Не надо молока, — недовольно бормочет его собеседник.

Оба поднимают глаза и молча смотрят на нас.

У колонн прямо под нами лорд Д. меланхолично поигрывает тростью. Рядом обмахивается веером баронесса М., чудом избежавшая гильотины. Благодаря неувядаемым прелестям своим, она ловко обольстила вожака санкюлотов и ночью, опустошив похотливого тюремщика, бежала на утлой лодчонке, которая вынесла ее к английскому кораблю. Там она встретила лорда Д., который и препроводил ее далее. Впрочем, вскоре и ему пришлось бежать от тайных эмиссаров Звездной Палаты, которые подозревали в нем агента узурпатора. Попечительством семьи оба беглеца оказались в северной столице.

Здесь и пресечется их путь. И всех нас тоже.

В нескольких шагах от них в высоком кресле восседает почетный гость, господарь Влад Цепеш. Время от времени он обводит присутствующих дикими горящими глазами. Хорошо, что нет рядом его гайдуков, готовых исполнить самую безумную волю своего хозяина. С него станется убить посланца из прихоти, каприза. Но он прибыл позже всех.

— Как это унизительно, быть добычей, — шепчет баронесса М., но слова ее громче колокола, — о, как это вдвойне унизительно для охотника…

— Отчего же, дорогая, — цедит сквозь зубы лорд Д., — охотник должен быть готов к тому, что может промахнуться или только ранить зверя. Тогда спасут только быстрые ноги или загонщики.

— Кажется, загонщики уже окружили добычу. Вы слышите, как солдаты оцепляют дом?

— Граф уверяет, что это лишь для того, чтобы оберечь нас. Так вот, мне доводилось охотиться на тигров в Индии. Привязываешь козленка к колышку, он мечется, блеет, и тут появляется тип? привлеченный его страхом…

— Разве о такой охоте я говорю? — сердится баронесса М. — Что нам козленок! Что нам тигр! Мы сами здесь как привязанные к колышку!

— Забавное сравнение! — хмыкает лорд Д. — Однажды на блеяние козленка вышел не тигр, а другой охотник. Что же будет, если привязать к колышку тигренка? Выйдет ли на его рык зверь еще страшнее?

— Козел на него выйдет! — неожиданно вмешивается в разговор господарь Влад. — Страшный и могучий козел. Всем козлам козел.

Короткие смешки в зале мгновенно гаснут под его ледяным взором.

— Кто же из них? — задумчиво поглаживает остроконечную бородку дон Альфонсо и медленно идет вдоль перил.

Я оставляю его и спускаюсь вниз. Чем ближе к полночи, тем больше нарастает ожидание развязки. Одни из нас молча ждут, другие в словах пытаются утопить безысходность. Кто-то шепчет, что с минуты на минуту прибудет охранная грамота от Государя, другой вполголоса уверяет, что давеча в Михайловском видели призрак Белой Дамы, а такое знамение царственным особам сулит беду. Наверху по балюстраде кружит дон Альфонсо, разглядывая лица в поисках предателя. Многие из членов семьи уверяют, что дон Альфонсо — самый старый из нас, разве что господарь Влад старше, но мало кто решится спросить Влада о возрасте. Но что считаться годами, пустое это занятие, да и только мне ведомо, что я — их прародитель. Все члены семьи — порождение моей крови.

Мне приходилось знавать величие и ничтожество, роскошь и нищету. Я не знаю имен тех, кому обязан рождением. Когда слабым и голодным был вышвырнут я в этот мир, стран и языков нынешних в те времена и в помине не было, а уж о племени моем и говорить не приходится. Многих породил я, многие стали сопричастны семье радением внуков моих и правнуков, много было нас, но все, кто уцелел, — собрались здесь.

Откуда я пришел — не помню. Единственно, что сохранилось в моей памяти — невыносимо яркое двойное солнце, каменные своды над улицами, ослепительные полосы света, бьющие из высоких узких щелей, чьи-то ласковые руки и негромкий голос, убаюкивающий меня, больного урода; но заснуть невозможно из-за невыносимого голода, который не покидает меня ни на миг, разрастается и достигает предела; за пределом же — опустошенные тела, невнятное понимание того, что сделал что-то очень плохое, мерзкое, а потом сужающийся круг суровых лиц, перст, указующий вниз, каменные плиты рассыпаются, исчезают у меня под ногами; я падаю, падение длится вечность, как во сне…

Но с тех пор я не знаю сна.

Помню, как иссыхали реки, а морские берега меняли очертания. Помню, как прекрасные города обращались в пепел, а кости великих правителей истлевали среди отбросов. Помню, как одержимые безумием народы покидали родные пределы, дабы исчезнуть без следа. Помню, как поклонялись ведомым и неведомым богам, но и боги исчезли почти все. Помню бесчисленное множество лиц и имен. Но я не помню, как звали ту, что качала мою колыбель.