Ораторское искусство - Александр Викторович Марков

судьбы героев известны, и вывод сделан поэтому как бы заранее. Тогда как Кошанский настаивал на том, чтобы сочинение было самодостаточным, и чтобы нравственное чувство обращалось внутрь произведения. Нравственное чувство должно быть не выводом из произведения, не рамкой, но душой: оно позволяет сделать композицию лучше. Этика для Кошанского – вдохновение, а вдохновение – этика.

Если красоты слога могут пленять только одно поколение, а следующее поколение к ним уже равнодушно, то композиция делает произведение стройным и бессмертным. Ведь язык постоянно меняется: и здесь Кошанский расходится как с классицистами, которые стремились утвердить незыблемую литературную норму, так и с романтиками, для которых живой дух языка создает бессмертную нацию и потому тоже в чем-то становится бессмертным. Язык для Кошанского – это во многом условная система, такая же как одежда или домашний быт, все это подвержено модам и меняется с ходом прогресса. А вот композиция показывает стройность мысли и нравственную решительность человека:

Ничто так не важно для сочинения, как расположение (operis summa, говорит Гораций), и ничем меньше не занимаются начинающие, как расположением. Они все внимание обращают на прелестные выражения, на цветущие слова и картины, не думая и не подозревая, что истинное красноречие всех веков и народов состоит в прекрасных мыслях, в искусстве располагать и составлять сочинение, а не в наружности, которая в живом языке пленяет только один век, одно поколение.

Заметим мимоходом, что живые языки изменяются с каждым двадцатипятилетием, сперва достигая совершенства, а потом уклоняясь от оного; и цветущее состояние их едва ли продолжается один век, но сила мыслей и доказательств, но искусство расположения остаются для отдаленнейшего потомства[94].

Начинающие ораторы излагают все в порядке впечатлений. Но нужно подчинить впечатления нравственному чувству: что из чего следует, когда какие поступки становятся возможными. Стройность композиции – это и стройность самоконтроля. Правильно описав день, ты поймешь, что хорошего и что дурного ты сделал за этот день:

Еще не зная правил, но живо, пламенно обнимая свежим чувством красоты природы: явление новой зари, торжественный восход солнца, молодой талант хочет писать и – останавливается… Он не знает, чем лучше начать, как удобнее продолжать и чем приличнее кончить… Infelix – quia ponere totum nesciet [нечастлив, потому что не умеет давать расположение целому (лат.)].

Располагать сочинение значит обнимать рассудком все части его и, соображая одну с другою, назначать по нравственному чувству место для каждой: что должно быть в начале, что в средине и что на конце; как лучше соединить начало с серединою, середину с концом, по законам природы, рассудка, нравственного чувства и общих приличий. Например:

Прилично ли будет, описывая день, начать вечером, продолжать утром, а кончить полднем? – Нет. Сама природа показывает иной постепенный ход дня[95].

Подражать природе нужно прежде всего в ее композиционном устройстве, видя, сколь торжествен рассвет, сколь ясен день, сколь стыдлив закат. Природа проста не в том смысле, что незатейлива, а в том, что она прямо превращает любую картину в нравственный урок: луна – загадка и фантазия, солнце – торжество и восторг, водопад – ярость и уверенность, лес – переменчивость и стройное воображение. Каждая перемена пейзажа вселяет еще более сильное нравственное чувство, если не суетиться, а просто открыть глаза:

Первый и лучший наставник в расположении описаний – сама природа, знакомая и детям. Она показывает главные, постоянные правила, нам остается только следовать.

Природа представляет каждый предмет отдельно и просто. Отделяйте и вы предмет, данный или избранный вами для описания, от всех прочих и дайте ему простоту и единство. (Напр.: водопад, Луна, дуб, холм, пещера. Sit simplex et unum. [пусть будет просто и одно (лат.)])

Примеч. Простота служит основанием всему высокому и прекрасному, а единством возбуждается интерес или занимательность.

Природа, представляя предмет в свое время, в своем месте, во всех оттенках и переливах света и жизни, придает всем частям его естественную свежесть и приятность, но всегда одним чем-нибудь пленяет нас больше, нежели всем прочим. Придавая подобную свежесть вашему описанию, сберегайте и вы силу чувств, или красоту мыслей для одного какого-либо места, особенно к концу. Это называется интересом описания[96].

Как мы видим, слово «интерес» у Кошанского означает не любопытство, а нарастающее внимание, вовлеченность (латинское inter esse, «находиться между, находиться внутри»), так что к концу описания мы чувствуем себя вошедшими в этот пейзаж. Занимая внимание чем-то одним, например солнцем, мы начинаем видеть и лазурное небо, и ярко освещенные поля – и оказываемся внутри этого описания, думая об изобилии природы или о жаре любви. Юная душа сразу стремится войти в пейзаж, быть рядом с солнцем, и обращается к солнцу непосредственно, и поэтому юношеская речь тоже подкупает слушателей с первой фразы:

Начинают обращением к предмету. Пылкое воображение молодого писателя обращается прямо к предмету, хотя бы он был далек или бездушен: как будто сей предмет может слышать и разуметь его. Это бывает в живом и сильном чувстве[97].

Более зрелая речь может постепенно вовлекать слушателей, например быть описанием прогулки, на которой вдруг внезапно мы обращаем внимание на солнце, водопад или руину, свидетельствующую о великих событиях. Но в любом случае начало речи – это самое ответственное. Пока мы не научились всецело переносить слушателя в мир того предмета, о которым мы говорим, мы не стали ораторами:

Начинают случайностями: прогулкою, путешествием, нечаянною встречей и подобными обстоятельствами; потом нечувствительно [т. е. незаметно – А. М.] останавливают внимание на главном предмете[98].

Конечно, Кошанский усвоил некоторые уроки Монтескьё, Руссо и Карамзина, сентиментальной прогулки с незаметной мудростью. Но при этом он в середине изложения требовал не вольностей, а полного порядка, исчерпания не просто всех свойств предмета, но и всех возможных сюжетных ситуаций. В этом смысле ритор для него – полновластный писатель, который силой воображения возносится над всеми «статусами»:

Когда предмет представляется действующим (например: герой, благотворение, надежда), то вычисляются его действия одно за другим, постепенно и отдельно. Или, если предмет остается бездейственным (например: озеро, холм, кладбище), то описываются перемены с ним в разное время: днем, ночью, утром, летом, зимою…

Если предмет физический и составляет целое (например: город, сад, деревня), то вычисляются его части или картины с разных сторон, в разное время. Или, если предмет нравственный и составляет род (например: добродетель, порок): то описываются разные виды его (например: скромность, сострадание, благотворение