Казнь без злого умысла - Александра Маринина

Хмель навалился быстро, с первым же выпитым стаканом, но после звонка Каменской начал отступать. Майор Егоров постарался свернуть такие приятные посиделки с коллегой, сославшись на пристальное внимание начальства, которое доверило ему работу по серьезному делу, распрощался, поблагодарил за полученную информацию и направился домой. Жил он минутах в пятнадцати ходьбы от здания городского УВД. Машину он перед встречей с коллегой благоразумно отогнал к дому, ибо не без оснований подозревал, что выйдет из здания в таком состоянии, в каком за руль лучше не садиться.

Придя в свою квартиру, не стал включать электричество, разделся в темноте, разбавленной тусклым светом, льющимся из окон: в центре города улицы ярко освещены в любое время суток, да и не в центре тоже, не то что прежде. Когда мэр привел нового начальника УВД, полковник Баев первым делом взялся за наведение порядка и спокойствия на улицах. Всюду появилось хорошее освещение, а вот алкаши и наркоманы, наоборот, куда-то исчезли. Патрульно-постовая и дорожно-патрульная службы заметно оживились, в их работе стало прослеживаться даже какое-то подобие старательности.

Чайник на кухне Виктор тоже включил, не зажигая света. Он вообще не любил света в своей квартире. С тех пор, как в один день потерял всю семью, он не выносил вида этих стен и этих вещей, которые, казалось, равнодушно не заметили утраты и продолжали быть такими же, как и раньше, когда живы были и жена, и дети… Он тогда сильно запил, а очнувшись, понял, что пропил все, что было отложено, и еще в долги влез. Речь уже не могла идти о том, чтобы сделать ремонт, изменить цвет стен и купить новую мебель, на это просто не было денег. Поменять эту квартиру на другую он тоже не мог: не брать же с собой старые вещи, а новые купить не на что. Долги бы отдать… И Егоров решил просто не видеть. Не смотреть. Научился жить в темноте, в светлое время суток старался не находиться дома, а если приходилось – сокращал это время до необходимого минимума. Сидел на работе. Брал дежурства, подменяя всех желающих. Или пил. Раз в месяц, в день зарплаты, звал соседку, которая в его отсутствие за пятьсот рублей делала уборку, мыла полы и протирала пыль.

Зато теперь он не боялся ослепнуть: в своей квартире он ориентировался на ощупь ничуть не хуже, чем при свете. Даже бриться научился, не зажигая свет в ванной. Если не с тяжкого похмелья, конечно.

Заварил крепкий чай, бросил в кружку несколько кусков сахару, сел за стол, подперев ладонью подбородок.

Что-то не так. Вернее, понятно, что именно не так, но пока непонятно почему. Почему так вышло? Кто кого обманул? Или кто кого не так понял? Очень рискованно делать опрометчивые шаги, не понимая, что происходит на самом деле. Сейчас на карту поставлено все: или он выплывет, или пойдет ко дну окончательно. При втором варианте его в самом лучшем случае уволят, а вот в самом худшем могут подставить под статью, и вместо мирной жизни пенсионера, майора в отставке, он пойдет зону топтать. Если выплывет – сможет вернуться к работе, привычной и любимой.

Почему всплыли эти непонятки, насчет которых ему позвонила Каменская? Потому что на нем, на старшем опере Егорове, давно поставили большой жирный крест. Все были уверены, что могут просчитать его действия «от» и «до», ибо каких уж таких особенных действий можно ожидать от сильно пьющего сотрудника, которого держат на службе только из жалости и уважения к былым заслугам и которому поручают только самое простое – работы по пьяным бытовым убийствам? Никто ведь не мог просчитать, что появится эта москвичка с горячим желанием хоть как-то помочь в ответ на оказанную любезность. И теперь Виктору Егорову нужно принимать решение: оставить все как есть, продолжать жить жизнью пьющего и на все забившего опера, на которого коллеги смотрят как на пустое место, или воспользоваться представившейся возможностью хоть что-то изменить? Изменить, конечно, хочется. Если в лучшую сторону. И очень страшно, если в худшую.

Но другого шанса у него не будет. И тут же коварный голос, оживающий при каждой возможности, начал нашептывать то, что Виктор думал и говорил себе все последние годы: «А зачем тебе эти перемены? Разве тебе плохо жить так, как ты живешь? Ты отлично живешь, у тебя есть дом, у тебя есть работа и зарплата, а то, что ты пьешь – так это вообще ерунда. А кто не пьет-то? Все пьют, и ничего особенного. Опер – и чтоб не пил? Так не бывает! Имеешь полное право. Ты же не алкоголик, не пьяница, не забулдыга, ты нормальный мужик, всю страну населяют именно такие, как ты. Надо будет – сможешь бросить пить в любой момент. Просто пока не было необходимости. А если понадобится – так не вопрос, в пять секунд бросишь, правда же?»

Голос убаюкивал и успокаивал, и Виктор всегда шел у него на поводу. Это было так сладостно – дать себя уговорить…

Но он вдруг отчетливо понял, что сейчас шанс у него действительно последний. Если и в этот раз позволить голосу взять над собой верх, то другого шанса уже никогда не будет.

И чемодан этот, будь он трижды неладен… Москвичка вмешалась. Не вмешалась бы – у Егорова бы сейчас голова не болела, Загребельный отправился бы к следователю Донниковой и быстро решил все свои вопросы. Возможно, даже получил бы свой чемодан назад, поскольку, строго говоря, в качестве вещественного доказательства в деле об убийстве он не фигурирует и не является ни орудием преступления, ни предметом посягательства со стороны убийцы. А вот теперь эксперты быстренько провели исследование и утверждают, что внутри чемодана и на вещах нет ни одного следочка, который мог бы оставить Загребельный. Когда возбудились по убийству бомжа, то все следы из чемодана тщательно исследовали, несмотря на то что в момент изъятия он оказался заперт. Мало ли, может быть, вору все-таки удалось его открыть, а потом закрыть. Или вору, или его убийце. Тогда можно было бы не париться с доказыванием мотива: убил, чтобы присвоить украденное и продать. Но ничего не получилось, следов задержанного за убийство и признавшегося бомжа внутри чемодана не было. Так что образцы из чемодана у экспертов были, оставалось только сравнить их с образцами, негласно полученными у того, кто объявил себя хозяином вещей. И результаты этого сравнения оказались совсем уж непонятными… Ну, это фиг с ним, пусть следачка разбирается.

Чай остыл, Егоров сделал несколько больших глотков и поморщился: привычный напиток показался ему неприятно-сладким. Отработанными точными движениями сполоснул чашку под краном, поставил на сушку для посуды и взялся за телефон. Время позднее, звонить неудобно. Он напишет сообщение. И испытает судьбу. Если он принял верное решение, то ответ получит сегодня же. Если нет – значит, ответ будет только завтра, а завтра, вполне возможно, будет уже поздно трепыхаться.

«Озадачила. Думаю. Самому нельзя. Поможешь? Инфу передам завтра в 8.30, памятник Менделееву на углу Красина и Арктической».

Еще немного подумал, собрался с духом и нажал кнопку «отправить сообщение».

Вторник

Водитель Володя не скрывал удивления, услышав адрес, по которому следовало с утра пораньше отвезти московских командированных.

– Угол Красина и Арктической? Это ж гиблое место! Там раньше, при прежнем мэре еще, наркоманы тусовались, в аккурат вокруг памятника, там продавали-покупали, там же и кололись. Нормальные люди это место за три квартала стороной обходили.

– Сейчас тоже продают? – поинтересовался Коротков.

Володя отрицательно мотнул головой.

– Не, теперь уже нет, как новый начальник УВД пришел, так порядочек навели. Но все равно место плохое. Знаете, говорят про ауры всякие там, про поля… Я в это не особо верю, не разбираюсь, но в этом месте точно что-то есть. Так и не выветрилось до сих пор. Там ведь и скверик был симпатичный, когда я еще молодым был и в такси начинал работать, все время туда парней и девчонок на свидания подвозил, там у них романтическое место встреч было. А как наркоманы расплодились, так ни одной приличной рожи вокруг не стало. Теперь скверик в порядок привели, цветники разбили, травку стригут, скамейки покрасили, а все равно в нем никто не гуляет и не встречается.

Настя открыла на айпаде карту Вербицка. Улицы Красина и Арктическая находились совсем рядом с проспектом Ермака. Значит, не случайно Егоров выбрал это место.

Майор уже ждал их, его одинокая фигура с опущенными плечами была заметна издалека. Вместо приветствия он молча протянул Короткову несколько вырванных из блокнота листков, заполненных крупным малоразборчивым почерком.

– В общем, вы все поняли, – сказал он. – Небось, подумали, что у меня паранойя? Нет, этим не грешу. Всю ночь голову ломал, как так могло получиться. Меня поставили в колею и наблюдают, как я по ней иду. Если я попытаюсь из нее выползти и куда-то свернуть, меня в момент окоротят. В колею поставят другого, поспокойнее и поумнее. Настасья вчера засветилась на Ермака, и если мои наблюдатели люди опытные, то второе ее появление они точно не пропустят.