Вечный свет - Фрэнсис Спаффорд

и усмехается. Майк отворачивается. Достаточно? И близко нет. Она принимается собирать осколки в совок. Какой-то парнишка пытается ей помочь, но тут же отвлекается на приятелей, ухвативших его шею в замок. В те моменты, когда они ее замечают, на их лицах проступает знакомое замешательство. Кто она, эта тихая женщина Майка? Не подружка и не мамочка, ведь матери не позволяют так вести себя в доме.

Но эта небольшая суматоха на диване служит своего рода сигналом, и толпа, пихаясь и дурачась, начинает рассасываться по коридору. Мистер Броклхерст со своим мегафоном, листовками и парой «юнион джеков», прикрепленных к рукояткам швабр, спускается на лифте, остальные же с гиканьем спускаются десять этажей по ступенькам. Она с сумками, набитыми едой, как обычно, идет в арьергарде, в компании небольшого отряда девиц. (Не той группки, куда входит Толстая Мардж. Та побывала в колонии для несовершеннолетних, она – почетный член.) Быть скинхедом настолько мужская прерогатива, что у девушек даже нет стиля, которому они могли бы соответствовать, не считая внезапных вспышек агрессии. Некоторые копируют внешний вид парней, но подтяжки не очень хорошо сочетаются с выпирающей грудью, а одна носит короткий светлый ежик и густо подводит глаза. Красивая девочка, хорошо, если ей есть пятнадцать, и каждый раз Вэл глядит на нее и думает: «Милая, ну какого хрена ты тут забыла?»

Первая остановка – рынок. По субботам он раскидывается между Ламберт-стрит и Тэлбот-роуд: два ряда палаток между выставочным залом бытового газового оборудования и церковью Святого Спасителя. Многие улицы вокруг уже превратились в котлованы, на их месте скоро вырастет квартал «Парк Эстейт», но здесь Бексфорд остался таким, каким Вэл всегда его помнила; что-то менялось со временем, но никогда радикально. Возможно, Броклхерст тоже думал об этом, а может быть, они просто пошли туда, где были люди, потому что, стоило им взобраться на ступеньки военного мемориала и водрузить Броклхерста между флагами, чей синий блейзер тут же окружили блестящие бритые головы, из мегафона раздалось и полетело над овощными палатками, пирамидками акриловых джемперов, носков и радиоприемников с часами следующее:

– Леди и джентльмены! Узнаете ли вы еще то место, где родились? Оглядитесь вокруг. Оглядитесь, они забирают его у вас! У вас, мадам! И у вас, сэр! У всех нас!

И люди начинают поворачивать головы. Но белые покупатели не бросают на выходцев из восточной Индии или сикхов ядовитые взгляды, как предполагается. Прищелкнув языком, они вжимают головы в плечи и, даже не двигаясь, будто бы отступают, словно говоря на языке тела: «Перестаньте. Оставьте нас в покое». На темных лицах читается еще более нарочитый отказ реагировать, но и они начинают тихонько пробираться через толпу, чтобы, не привлекая внимания, оказаться как можно дальше от ступеней мемориала. Вэл кивает девушке рядом, совершенно ее не слушая, и в двух палатках от себя замечает женщину, примерно ровесницу, которая покупает плантаны. (Которые в Бексфорде и в самом деле раньше не продавались.) Кожа цвета молочного шоколада «Кэдбери», клетчатый плащ, руки лежат на плечах мальчика лет четырех, слишком маленького, чтобы демонстрировать стоицизм. На лице ребенка, наполовину скрытом горой зеленых бананов, вспыхивает страх. Мать крепко держит его, поглаживая детскую щеку тыльной стороной ладони. Этот уютный жест выглядит очень привычным. Стыд и зависть, зависть и стыд медленно охватывают Вэл, и на мгновение она и правда чувствует укол ярости, который нужен Броклхерсту. Почему у них есть то, чего нет у нее? Здесь, прямо перед ней, в ее месте. Но она просто продолжает наблюдать за ними, пока мать с сыном не скрываются из виду за спинами других.

Единственный, кто как-то реагирует, это мальчишка-панк, продающий газету рабочих социалистов у витрины фирмы, торгующей газовым оборудованием, заставленной газовыми плитами. Он задами пробирается к телефонной будке и кому-то звонит, а спустя некоторое время, в тот момент, когда мистер Броклхерст начинает объяснять, что доки закрываются из-за нечестной конкуренции с «цветными странами», появляется сопротивление. Не контрдемонстрация, а, скорее, контртолпа в спецовках со значками АНЛ[41], в таких же огромных, как у скинов, ботинках и с выражением на лицах, до боли знакомым Вэл.

Она смотрит на Майка и видит на его лице тот же азарт. Вот где начинается веселье, вот зачем они все пришли; не ради речи Броклхерста. В обувном магазине у церкви закрываются металлические жалюзи; ближайшие к мемориалу палаточники начинают сворачиваться.

Но пока оскаленные зубы, тычущие пальцы и другие приемы демонстрации мужской агрессии еще не успевают перерасти в реальное столкновение, в пространство меж двух толп у подножия ступенек забредает старый пьянчуга. Тощий, с многодневной белой щетиной, в древнем, даже близко не чистом костюме и явно впитавший пару пинт (бар в ярмарочный день открывается рано).

– Уйди с дороги, дедуля, а то случайно огребешь, – нетерпеливо говорит один из антинаци в первом ряду.

Пьянчуга неуклюже отмахивается от него и тычет пальцем в скинхедов.

– Вы, – шепелявит он, для согласных у него не хватает зубов. – Вам, блядь, должно быть стыдно. Стоите тут…

– Давай, двигай! – говорит антинаци.

– Ага, отъебись, – вторит Майк. – Мы тут заняты.

– Тут стоите, – как ни в чем не бывало продолжает старик. – Вот в этом во всем! Вот в этом! – Он указывает на свастику Пики. – Люди, чьи имена написаны на этой стене… Они все умерли на хуй! Умерли, чтобы защитить вас от этого, от этого… зла, мелкий ты говнюк.

– Ну все, хорош, – снова подает голос антинаци.

Парень, стоящий рядом с ним, – кудрявый, эдакий интеллигентный профессор, предусмотрительно снявший очки и сжимающий в руках доску, – начинает улыбаться. Ему кажется, что это импровизированное уличное представление можно использовать как удачный политический ход.

– Нет, дай ему сказать. Давай, мужик, скажи ты им.

– А мне, блядь, не нужно твое разрешение! – огрызается пьянчуга. В каком-то смысле он настроен не менее воинственно, чем все собравшиеся. – На чем я остановился? – добавляет он уже менее внушительно.

– Наверное, хотел рассказать нам, как шлялся по ебучей пустыне с генералом Монти, – говорит Пики.

– Нет, гребаный ты поганец. Я был в зенитной батарее в Блекхите. Пытался сбить са-м-молеты с вот этой херней на борту. И смотрел, как Лондон горит. Так что, если вам тут что-то не нравится, знаете что нужно сделать? Пожаловаться! Ага, пожаловаться вашим приятелям из гребаной Люфтваффе, которые наделали тут дырок. Так или не так?

– Послушайте, сэр, – неосмотрительно встревает мистер Броклхерст, – мы все благодарны вам за то, что вы сделали. Война в Европе стала ужасной трагедией, во многом спровоцированной международными финансовыми…

– Да заткнись ты! – отвечает старик. –