Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы - Алана Инош

«Ну что, бедолага? – спросила Цветанка, садясь около него на корточки. – Чем это ты им не угодил?»

Кот, устало щурясь, подрагивал. Шерсть у него была угольно-чёрной, без всякого коричневого отлива, а глаза – словно блюдца с мёдом.

«Красавец», – сказала Цветанка, протягивая руку: даст себя погладить или нет?

Кот не сбежал, но напрягся и зашипел.

«Тихо, тихо, зверюга, – засмеялась воровка, убрав руку. – Не обижу я тебя, неужели не понятно? Понимаю, не доверяешь… Хочешь домой? Молочка тебе нальём, а мышей у нас в кладовке – ловить, не переловить. Сыт будешь. Ну, что скажешь?»

Кот, казалось, задумался. В руки он не давался, но и не убегал, будто сам ещё не решил, как поступить. Цветанка отошла на несколько шагов и оглянулась. Черный зверёк глядел ей вслед с беспокойством, в его медово-жёлтых глазах словно застыл вопрос: «Ты куда?» Присев на корточки, Цветанка попробовала подозвать его, но кошачья нерешительность затянулась. Вспомнив об ожерелье, воровка подумала: «А не может ли оно и тут помочь?» Когда янтарные бусины налились теплом под пальцами, Цветанка мысленно позвала животное: «Иди… Иди сюда…»

Это было похоже на дыхание лета среди зимы. Солнечный шёпот, радужные стрелы на ресницах, пляска пушинок в закатном мареве… Где-то далеко, в стране вечного золотистого вечера, жила ясноглазая любовь с мягкими руками, нежности которых Цветанке не довелось познать, но её тепло она ощущала всякий раз, когда будила янтарные бусы своими просьбами о помощи. У этой любви не было имени, но было звание – самое прекрасное и светлое. «Мама…» – шевельнулись губы Цветанки.

«Мррр?» – откликнулась Любовь, уставившись на неё медовыми глазами.

С тихим, почти сквозь слёзы, смешком Цветанка зарылась пальцами в чёрный мех. Грязный и худой уличный кот тёрся головой о её руку с ожерельем, тянулся к нему лапкой, стремясь поиграть с «висюлькой». Цветанка осмотрела животное: болячек под шерстью вроде не видно, глаза ясные, не воспалённые, из носа не текло. Такого только почистить да откормить малость – и будет загляденье, а не кот.

«Ну, пойдёшь домой?» – ещё раз спросила воровка, вкладывая в голос весь золотой свет Любви.

«Мрррр», – послышалось в ответ.

Больше кот не шипел и не напрягался – повис тряпкой, когда Цветанка взяла его на руки. Спрятав нового друга за пазуху, в тепло полушубка, она медленно шагала по улице.

«Ух, какие лапы-то у тебя ледяные, Уголёк, – поёжилась она. – Да, будешь у меня Угольком – за черноту свою».

Всю дорогу Уголёк сидел за пазухой тихо и даже задремал, пригревшись на груди у Цветанки, а дома, когда его окружили ребята, занервничал – принялся выть и царапаться. Да и кто бы не занервничал, когда со всех сторон тянутся ладошки – слишком много ладошек?

«А ну, брысь, мелюзга, – цыкнула на ребят Цветанка. – Вы его пугаете. Потом погладите, когда он малость привыкнет, приживётся».

«Кого вы там притащили, негодники?» – проскрипел с печки голос бабушки Чернавы.

«Котишку, бабуля, – ответила Цветанка. – Его на улице другие кошаки обижали. А нам кот ох как нужен: мыши расплодились, обнаглели совсем. Все припасы сожрут, коли с ними не бороться».

«Чего с улицы-то всякую заразу тащить? – разворчалась бабушка, слезая с печки. – У соседей бы котёночка попросили – уж точно чистый был бы. А этот – кто его знает, чем он болеет? Вот подхватите все лишай…»

«Да с виду здоровый он, бабусь, – заверила Цветанка. – Только в грязи весь да тощий. А так – болячек вроде не видать».

«Поднеси-ка мне эту скотинку», – потребовала бабушка.

Не дотрагиваясь до Уголька руками, она принялась обнюхивать его, а тот испуганно таращил круглые жёлтые плошки глаз. Цветанка не удивлялась: бабушка по запаху могла определить, здоровы ли человек или животное, а если больны, то какая у них хворь. Видно, она пришла к благоприятным выводам, потому что всё-таки взяла кота на руки. И едва она дотронулась до Уголька, как вся его напряжённость лопнула, как пузырь. Он успокоился, обмяк, устало сощурив глаза, а бабушка сказала, смягчившись:

«Ладно, пусть живёт. Грязнущий только, шерсть свалялась… Искупать бы надо».

Легко сказать – искупать кота! Пока грелась вода, пока настаивался отвар ядовитых трав против блох и пока ему выстригали колтуны в шерсти, Уголёк, чуя неладное, жалобно мяукал, а когда Цветанка понесла его в корыто, принялся орать голосом человеческого младенца – причём так похоже, что заглянули удивлённые соседи: уж не появилось ли в доме бабушки Чернавы прибавление семейства?

«Какое дитё? Вы каким местом думаете? – рассердилась бабушка. – Ребята кота притащили, отмываем».

Уголёк очень не хотел лезть в воду: выл на разные лады, поджимал лапы, извивался ужом, но стоило Цветанке намотать на руку своё чудесное янтарное ожерелье, как орущий пушистый комок с двумя золотыми монетками глаз утих и распластался в корытце чёрной ветошью. В мокром виде он стал ещё более худым и жалким, а когда его вытирали, слипшаяся влажная шерсть торчала во все стороны, как иголки у ежа. Вывернувшись из полотенца, кот вспрыгнул прямиком на тёплую печку – обсыхать.

«Не держи обиды, что искупали тебя, – усмехнулась Цветанка, осторожно проведя ладонью по прохладной мокрой шёрстке и ощутив под нею хрупкие косточки зверька. – Уж больно грязный ты был».

Первые несколько дней Уголёк отсыпался, привыкая к домашнему теплу, так разительно отличавшемуся от его прежней уличной жизни. Уже не нужно было ни от кого убегать, защищаться, рыскать в поисках еды. Поначалу он пугался, когда ребята всей гурьбой лезли к нему поиграть и погладить, и удирал от них под лавку или на печку, в самый тёмный угол. Особенно норовил потискать чёрного пушистика маленький Драгаш. Дело кончилось рёвом и царапинами от кошачьих когтей.

«Не лезьте к котишке – не видите, что ль, что ему не нравится? – внушала ребятам Цветанка. – Драгаш, а если б тебя вот так душил и тискал в объятиях страшный великан Бука, ты бы не испугался? А вот представь себе, ты Угольку таким чудищем и кажешься».

Понемногу кот привыкал к новому дому. Мышиная возня в кладовке вызвала у него острый интерес, и вскоре никем ещё не пуганная братия в серых шубках недосчиталась многих своих соплеменников. Поймав грызуна, Уголёк сначала гордо хвастался им перед Цветанкой, а дождавшись похвалы, пожирал добычу, похрустывая мышиными косточками. Попытки проделать то же самое перед Берёзкой неизменно заканчивались визгом: боявшаяся мышей девочка вскакивала на лавку, а Цветанка посмеивалась.