Шпионский роман - Борис Акунин

Этажом выше и этажом ниже высыпали жильцы. Еще бы — и пальба была, и ор, и грохот.

— Граждане! Немедленно вернитесь в свои квартиры! — кричали оперативники.

А Октябрьский улыбался.

— Ну, показывай, кого заклевал, сталинский сокол. Уж это точно Вассер. Сколько ждали этой встречи.

Егору и самому не терпелось. Он взял бесчувственное тело за плечи, перевернул.

Увидел оскаленный рот, закатившиеся глаза. Лицо довольно молодое, с бледными веснушками. На малиновых петлицах три шпалы — капитан госбезопасности, на груди сверкает свежей эмалью орден Красного Знамени.

Хорошо еще орден Ленина не навесил, сволочь, подумал Дорин и поглядел на Октябрьского.

Тот больше не улыбался. Пальцы в перчатке судорожно оттягивали ворот.

Похоже было, что капитан ему знаком.

Глава четырнадцатая

Проблема откровенности

Комната была совершенно белая: стены, потолок, занавески, даже оконные стекла замазаны белилами. В высоком кресле сидел рыжий человек со срезанным воротником, с дыркой на месте сорванного с френча ордена, так туго пристегнутый к подголовнику, подлокотникам и ножкам, что не мог пошевелить ни единым членом. Егор смотрел на него и думал, что примерно в таком же состоянии он провел почти месяц. Однако с ним не делали того, через что предстояло пройти рыжеволосому. Что именно это будет, Дорин пока не знал, но заранее настраивал себя на твердость и выдержку.

Кроме него и арестанта в помещении находились шеф, двое охранников и начальник Спецлаборатории доктор Грайворонский, очень приличного вида гражданин в очках и с бородкой. Егору доктор сразу понравился — может, оттого, что был похож на Надиного отца. Вот ведь странная штука: при общении колючий Викентий Кириллович вызывал у Дорина раздражение, а теперь вспоминался с симпатией. Там, в Плющеве, за зеленым забором, был совсем другой мир, очень далекий от настоящей жизни, но такой желанный, бесконечно далекий от того, что должно было сейчас случиться в этой жуткой белой комнате,

— Ну что, Зиновий Борисович? — нетерпеливо спросил Октябрьский. — Время, время!

— Минутку терпения, батенька. — Грайворонский позвякивал чем-то в металлическом ящичке. — Вы бы проверили, в порядке ли ваша адская машина.

Доктор кивнул на магнитофонный аппарат, подготовленный к записи.

Схваченного капитана сначала допросили прямо в квартире. По лестнице его тащили в восемь рук, по узкому коридору волокли за ноги — пришлось только приподнять над телом застреленной Ираиды Петракович.

Пока рыжему совали под нос нашатырь, Егор заглянул через плечо оперативника, который изучал служебное удостоверение, изъятое у арестованного.

Коган Матвей Евсеевич, капитан госбезопасности, Разведупр НКГБ.

Документ был сработан чисто, не подкопаешься: и штамп, и подпись начальника управления кадров — точно такая же, как на корочке у Егора, с характерными завитушками.

— Давно? — вот первое, что спросил шеф, когда рыжий захлопал светло-голубыми глазами.

— Что давно? — облизнул губы «капитан Коган». Не больно-то он был напуган, даже усмехнулся, наглец.

— Давно на Абвер работаешь? Чем они тебя купили, мразь? Какими деньгами? Ведь они твою нацию под корень извести хотят — то ли на остров Мадагаскар сослать, то ли попросту перерезать!

Лишь когда рыжий вдруг заговорил по-немецки, на самом что ни на есть рафинированном хохдойче, Егор поверил, что это и есть Вассер.

— Ошибаетесь, герр генерал, — сказал арестованный. — У нас в Абвере национал-социалистические глупости не в моде. Мы профессионалы и служим Германии, а не ее временным правителям.

— Ах вот как, — перешел на немецкий и шеф. — «У нас в Абвере». Стало быть, вы никакой не Коган, вы подкидыш. Отличный камуфляж, Вассер. И легенда первоклассная. Вы в самом деле профессионалы. Только служите вы все-таки не Германии, а своему сумасшедшему Фюреру. Однако про идеологию мы как-нибудь после подискутируем. А сейчас у меня только один вопрос: когда начало войны? Какого числа?

Вассер слегка поморщился.

— Послушайте, генерал. Вам повезло, что вы меня взяли. Полагаю, по чистой случайности. Меня подвела аккуратность. Решил перед уходом концы зачистить. Глупышка Ираидочка так и не поняла, на кого она работала. Думала, выполняет особо секретное задание по радиоигре с захваченным немецким радистом. Противная была девчонка, но расторопная. И на всё готовая ради карьеры и кое-чего другого. — Он криво улыбнулся, философски пожал плечами. — Но всё это несущественно. Не лезьте, генерал, в большую политику. Доложите о моем аресте Наркому. Разговаривать я буду только с ним.

— Разговаривать будешь со мной и сейчас, — отрезал старший майор по-русски. — Повторяю вопрос: какого числа?

— Ich kann Ihnen nur meinen Dienstgrad sagen, — сухо отчеканил Вассер. — Korvettenkapitan, Abwehr-1. Schluss damit![13]

— Sie sind hier kein Kriegsgefangener, sondern ein Spion. Und ein Morder noch dazu. Es sollte Ihnen klar sein, dass ich Sie nicht mit Samthandschuhen anfassen werde.[14] — Последнюю фразу Октябрьский произнес с особым нажимом. — Ишь, Гаагскую конвенцию вспомнил.

Абверовец оценивающе посмотрел на него и, кажется, понял, что имеется в виду.

— Да пошел ты, — вполголоса пробормотал он. — Говорить буду только с Наркомом.

Прикрыл веки, и лицо стало неподвижное, будто мертвое.

Крепкий орешек, ничего не скажешь.

И сделалось тут Егору стыдно, что он дуру-девку, немецкую подстилку, принимал за матерого агента. У двери, перед тем как грянули выстрелы, она крикнула «милый». И в подвале тогда говорила, что для нее существует только один мужчина. Теперь ясно, как Вассер ее завербовал. Что ж, мужик видный, одна ямочка на подбородке чего стоит.

Поведение Петракович тоже окончательно прояснилось. В подвале она избегала разговоров, потому что ей Коган так велел. Только ошибается он насчет ее мотивов. Не ради карьеры служила ему Ираида Петракович. Наверное, к концу уже догадывалась, что дело нечисто — чего стоил один приказ убить «радиста» и сжечь труп. Ничего, не дрогнула. Когда же ее арестовали и она поняла, в какую историю вляпалась, думала только об одном: не про Родину, а как бы не заложить своего хахаля. Что он шпион, ей было наплевать. Не Спецлаборатории она испугалась, а того, что группа поедет к ней на квартиру и Вассер угодит в засаду. Знала, что он придет в два. Вот и решила его предупредить, любой ценой. Все-таки влюбленная баба — это особая статья. Теперь, задним числом, Егору эту змеюку Петракович даже стало жалко. Она за любовника жизни не пожалела, а он к ней явился, чтобы «концы зачистить». И ведь зачистил…

Пока арестованного шмонали, шеф с Егором вышли в коридор перекурить.

— Этого на испуг не возьмешь, — сказал Октябрьский. — Не будем попусту сотрясать воздух.

— Может, пускай его правда Нарком допросит? Если Вассер готов с ним говорить, а?

— Нет Наркома, — покачал головой Октябрьский. — Сказали, срочно вылетел в штабы западных округов. Когда вернется, неизвестно. Мне приказано заниматься текущей работой. Вот я и занимаюсь. И доведу ее до конца, будьте уверены. Ничего, Егорка, через час Вассер у нас соловушкой запоет.

У Дорина внутри ёкнуло, но он постарался, чтобы вопрос прозвучал небрежно, по-профессиональному:

— Глаза или яйца?

— Физметоды в данном конкретном случае не помогут. Экземпляр исключительной твердости. Если б не твоя боксерская реакция, он бы проглотил яд, это точно. Сейчас закончат обыск — повезем в Варсонофьевский. Поглядишь, какими щипцами раскалывают крепкие орехи.

Лейтенант солидно кивнул, а у самого на сердце кошки заскребли.

Однако ничего ужасного в Спецлаборатории пока не происходило.

Начальник оказался человеком интеллигентным, прямо доктор Айболит. Арестованного именовал «пациентом», старшего майора «батенькой», Егора «молодым человеком».

Когда охранники пристегивали Вассера к креслу, он был напряжен, но спокоен. Головой шевелить уже не мог, но следил глазами за действиями человека в белом халате.

Вот доктор достал из ящичка шприц, иголка брызнула тоненькой струйкой. Егор в этом ничего особенно зловещего не усмотрел — ожидал чего-нибудь пострашнее, но Вассер вдруг зарычал, заскрипел зубами и рванулся из кресла так яростно, что ремешок, стягивавший ему грудь, лопнул.

Охранники были тут как тут. Навалились, прижали, порванный ремень заменили двойным. Немец, как мог, мешал врачу сделать инъекцию — выворачивал запястье, дергался, но Грайворонский свое дело знал: обмотал руку «пациента» резиновым жгутом и попал в вену с первой же попытки.

Тут Вассер сразу угомонился. Уставился в потолок, беззвучно зашевелил губами, будто молился или что-то себе внушал.

Егор смотрел во все глаза. Предполагал, что шпион сейчас завизжит от невыносимой боли, тогда-то и начнется допрос.