Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943 - Адольф фон Эрнстхаузен

Начальник штаба нашей дивизии – новый человек, недавно назначенный, – появился на нашем НП:

– Как я понимаю, вы единственный командир, который имеет всеохватный взгляд на поле боя. Можете меня сориентировать?

Я сообщил ему все, что знал и понимал сам.

– Но что происходит в лесу на восточном склоне Индюка, – добавил я при этом, – я совершенно не могу понять. Во всяком случае…

– Ничего не понимаю! Тогда для чего же здесь стоит телефон?

– Но мы все пребываем здесь под прицельным огнем неприятеля…

Шшшт-ранг!

С ощущением того, что у меня лопнули барабанные перепонки, я упал, полностью покрывшись грязью, в неглубокую, едва по колено, канаву. Телефонная проволока оказалась плотно обмотанной вокруг аппарата. Когда обер-вахмистр Людвиг устранил повреждение, командир артиллерийского полка сообщил следующее:

– Дивизия и мы, артиллеристы, должны непременно знать, где проходит передовая в лесу на склоне Индюка. Егеря не пускают ракеты, с передовым артиллерийским наблюдателем нет связи, а основной НП это место не просматривает. Нет ли у вас особо сообразительного офицера, которого можно было бы послать туда, чтобы он прояснил ситуацию?

– Так точно – лейтенант Лееб.

– Вы совершенно уверены, что это именно тот человек, который может во всем разобраться?

– Так точно, господин полковник.

– Ну что ж, хорошо. Тогда отдайте соответствующее распоряжение.

У названного мной лейтенанта имелись определенные обстоятельства. Он был племянником впавшего в немилость у Гитлера фельдмаршала Вильгельма фон Лееба. (Отправлен в отставку в начале 1942 г. из-за провала наступления под Ленинградом. – Ред.) Он и сам вызвал немилость всего своего начальства в артиллерийском полку. Когда я в мае появился на Северском Донце, этот лейтенант был представлен мне в качестве заблудшей овцы офицерского корпуса. В мое подразделение он был переведен из какого-то другого – так сказать, своеобразным штрафником. В чем его упрекали, я в деталях так и не узнал. Да, собственно, и не хотел узнавать, предпочитая сложить о нем свое собственное впечатление. Делая это, я вспоминал свою собственную юность, когда мне также приходилось играть роль «черной овцы» и трудновоспитуемого подчиненного, что, однако, полностью изменилось, когда я достиг руководящего положения.

Когда я в первый раз увидел пресловутого лейтенанта, он, заспанный, выбирался из своей палатки. Это произвело на меня – в одиннадцать часов утра – не особо выгодное впечатление. Не вызывали благоприятного расположения также и его ворчливые ответы и недовольное выражение лица. И я подумал: с этим молодым человеком до сих пор неправильно обходились. Я сказал ему, что мне известно, какое о нем сложилось мнение, но что мне это совершенно безразлично. Я буду ставить перед ним задачи и ждать от него их выполнения.

Ожидать постановки перед ним задач пришлось не слишком долго, равно как и хороших результатов. Затюканная «черная овца» оказалась выдающимся офицером и желанным товарищем. Я не стал распространять свое мнение среди офицеров полка, но постепенно все как-то изменилось само собой.

Боевое задание, которое я поручил этому лейтенанту, было опаснейшим и оказалось для него последним. Выполнил его он блестящим образом, подойдя к нему как артиллерист, и в той форме, до которой может додуматься лишь человек, воистину обладающий «чувством артиллериста».

Прежде всего он установил с передовой надежную телефонную и радиосвязь. Затем он произвел артиллерийский выстрел по вражеской территории и рассчитал удаление от места попадания, повторив все это несколько раз вплоть до разрыва снаряда едва ли не у собственной передовой. Затем он сместился на двести метров дальше и повторил все от начала и до конца. Таким образом он собрал данные по каждой батарее от края правого фланга ударного клина вплоть до его вершины. При этом сделанные им от руки кроки и графическая таблица с нанесенными данными траекторий и временем полета были полностью подтверждены затем картой обстановки.

Бог войны дал ему возможность довести эту опаснейшую и тяжелейшую работу до конца. Однако близкий разрыв снаряда вывел его из строя. Когда тяжелораненого на носилках доставили в лагерь, командир артиллерийского полка лично возложил ему на грудь Железный крест I класса и по телефону сообщил мне, что он полностью изменил свое мнение об этом офицере. Но состояние раненого внушало серьезные опасения. Спустя год я искренне обрадовался, встретив его следующим летом в Гармише. Одна рука лейтенанта, почти лишенная пальцев, бессильно висела на перевязи, раны на спине еще не до конца зажили. Но теперь это был не разочарованный в жизни человек, напротив, с бокалом вина в руке он пребывал в весьма приподнятом настроении.

На НП тоже бывает жарко!

Если мы не хотели, чтобы нас на НП всех методично перестреляли, то должны были возвести какое-нибудь укрытие. Сделать это при наличии скального грунта было очень тяжело и в течение дня просто невозможно, поскольку враг открывал огонь по каждому замеченному движению. Это возможно было осуществить только ночью, когда вражеские артиллеристы спали. Один из командиров моих батарей предложил свою помощь. Среди его «хиви» был один особо умелый «зодчий» полевых укреплений, который из своих товарищей создал строительную бригаду. Этому высокорослому и солидно выглядевшему умельцу было поручено в темное время суток перестроить наш наблюдательный пункт. Работа была закончена в течение одной ночи. Когда я наутро пришел на НП со своего командного пункта, то по глубокому проходу вошел в перекрытый мощным накатом из бревен и земли блиндаж, имевший смотровую амбразуру, через которую можно было вести обзор всего поля боя. Причем весь НП был безукоризненно замаскирован. Этот маленький шедевр был полностью готов, однако самого «зодчего» нигде не было. Как рассказали его товарищи, он решил вернуться к русским.

– Ну, теперь нам, собственно, блиндаж не будет нужен, – обратился я к Людвигу. – Поскольку наш друг, естественно, расскажет русским артиллеристам, что самый важный НП расположен на этом участке. И мы на своей шкуре узнаем все мастерство русской артиллерии.

Однако все произошло с точностью до наоборот. Прицельный огонь артиллерии прекратился, поскольку благодаря отличной маскировке противник не мог наблюдать у нас никакого движения. «Зодчий» ничего не рассказал своим, возможно из благодарности за сигареты и водку, которыми я снабдил его и его людей для стимулирования ночных работ.

Лейтенант Лееб как-то сказал мне, что он хотел бы из одного определенного места за обломком скалы в ущелье Пшиша у подножия нашего холма просмотреть поле боя. Обзор оттуда, по его предположению, был отличный. Это его сообщение не давало мне покоя. Мы знали почти наверняка или, по крайней мере, могли догадываться, что неприятель перед нами и ниже нас также занял этот берег Пшиша, но из-за высоких дугообразных обрывов не могли просматривать этот берег реки.