Ослиная Шура - Александр Холин

Ночь в Карауле выдалась сложная. После вечерней молитвы за дверями кельи вдруг явственно раздался стук копыт, будто хороший рысак резвился на дороге. А какая тут дорога? После этих звуков на Павла вдруг свалился неописуемый ужас: захотелось кричать, отбиваться от кого-то невидимого или убежать, спрятаться, зарыться в землю. Очень нелегко удалось паломнику успокоить своё взбунтовавшееся сознанье. Но это тоже дало неожиданные результаты. Ему вдруг стали приходить на ум стихи. Павел, благо, что в кармане всегда был блокнот и авторучка, на ощупь записал что-то пришедшее в голову, надеясь утром разобрать. Только после этого ему удалось на какое-то время забыться.

Утро свалилось на Караул радостным, лёгким, очищающим от лап эфемерного сна. Казалось, всё, что привиделось ночью, лишь плод собственного воображения, подкреплённого предупреждением афонских монахов о проделках горных духов на обрыве у Святой горы.

Хотя какие уж тут проделки! Павел вспомнил, что ему приснилось в момент забытья, и по-собачьи встряхнул головой. Рядом оказался Корнелий. Заметив состояние паломника, он поинтересовался:

– Приснилось что? Или ночью гости приходили?

– Приходили, – сокрушённо кивнул Павел. – Сначала я прямо в темноте стихи записал, а потом…

– Стихами давно балуешься? – перебил Корнелий. – Пойми, это серьёзно. Я не просто из любопытства спрашиваю.

– Сколько себя помню, – простодушно признался Павел. – И писать картины тоже с раннего детства начал.

– Можешь прочитать, что написал? – подал голос Кукша, давно уже прислушивающийся к разговору. – Корнелий правду говорит, это серьёзно.

– Хорошо, – согласился Павел.

Он вытащил из кармана почерканный неровными закорючками листок, некоторое время разбирался в записях, что-то тут же исправлял, потом, авторитетно откашлявшись, принялся читать:

Не вспоминал тебя и не просил остатьсяпод зовом дня, под перекликом птиц.Ведь это всё же лучше, может статься,чем графика оплавленных глазниц.Мильоны лиц.Дорога до Афона.И тихий удивительный покой.Звон била и ступени Иверона.И будто Богородица рукойдуши коснулась…Чувство благодати.И перестал пустынным быть Афон,и так хотелось поделиться, кстати,с тобою, не слыхавшей этот звон.

– Заявка основательная, – заметил Корнелий.

– Ещё какая основательная, – согласился Кукша. – Стихотворение получилось. Кстати, название можешь дать, например, «На подступах к Хиландарю». Мы сегодня к вечеру как раз успеем добраться в этот монастырь. И теперь я, кажется, знаю, почему ты, ещё не состоявшийся художник, собрался стать отшельником, не получив на это благословения. У тебя в жизни когда-то случилось примерно так: любовь в куски, карета набок, а кони к звёздам унеслись?

– Было, – сознался Павел и неизвестно почему покраснел. – Причём, моя девушка не просто так меня бросила. Как у нас в Москве говорят «любовь-морковь». Вовсе нет. Она в аварию попала… Погибла… А сегодня ночью оказалась со мной на циновке и умоляла о несостоявшейся первой брачной ночи. Причём, это была точно она, потому что я даже запах её тела помню.

– Вот что, брат мой, – продолжил Кукша. – Сейчас, после утреней молитвы, подойди, поклонись старцу Ефимию. Он все наши мирские проблемы видит, как сквозь прозрачное стёклышко. Худо не будет, если ты ему всё сам расскажешь. И забудь, что старец ничего не слышит. Он все узнает, только не прячь души от него, не закрывайся…

Так и сделали.

Старец Ефимий долго и внимательно слушал исповедь паломника. Во всяком случае, тот был уверен, что старец каким-то образом слушает его и слышит! А в конце исповеди прозорливец протянул руку и иконе «Семи царственных мучеников», стоящую здесь же, и тихо произнёс:

– Вот где ты найдёшь своё послушание. Вот чему научишь ты будущих Богомазов…

Павел часто потом вспоминал путешествие на Афон. И навсегда запомнились наставления старца Ефимия. Постоянное общение с иконами очищает душу и она, очищаясь, стремится поделиться тем светлым, добрым, неземным, из чего она соткана. Это удивительное переживание чужого восторга и благоговения, когда видишь себя изнутри, только тогда начинает раскрываться человеческая натура, её сущность. Всё наносное и липкое, привнесённое мирскими заботами и суетой отпадает, становиться настолько лишним, ненужным, неважным, что зачастую человек удивляется: как можно было обращать внимание, растрачивать себя на мелочные вездесущие дрязги и дребезги?

Все понятые им причины человеческого существования он пытался передать Шуре. А она, как сухая губка, впитывала живительную влагу человеческой жизни. Более того, только в общении с Павлом Петровичем начала совсем под другим ракурсом рассматривать происходящее вокруг и расценивать по другим критериям человеческие поступки.

Ведь главное – вот оно, рядом. Бери! Делай во Славу Божию! Нет. Человек устремляется за каким-то своим или показанным ему миражом, разбивает в кровь ноги и голову, но ничего не добивается. Только тогда возвращается вспять, молится, предстоит на Богослужении, вопрошает: помоги и помилуй, Господи! Но даже на такое покаянное моление всех не хватает.

Зачастую люди просто отмахиваются и продолжают творческий поиск. А у Богомазов нет творческого поиска: есть дух, состояние, стояние. Художник становится единым существом с иконой, но никак не автором, а сам написанный образ никогда не станет авторским произведением. Именно поэтому на многих иконах нет имени её сотворившего.

Такие иконы писали на Руси. А кажущаяся простота её, восходящая к русскому лубку, наоборот будила в душе молящегося то младенческое состояние чистоты, когда человек не знает, что такое сюрреализм, позитивизм, или вообще какая-нибудь абстракция. Человек в храме всегда общается с написанным образом, потому что это – то самое окно в Зазеркалье, откуда приходит помощь.

Так писали и афонские насельники. Именно тогда неусыпное око в масонском треугольнике обратило на них взор свой. И началось.

На некоторых иконах наряду с ангельскими ликами плавали самые настоящие летающие тарелки. На узорных плитках, покрывающих пол монастырей, кое-где втемяшивались искажённые свастики, даже Маген-Давиды и пентаграммы.[49]

Вся эта символика ничуть не сопутствовала духовному равновесию ни Афона, ни православного мира. Символы сами по себе – некая духовная проекция в наш земной мир из того же Зазеркалья, где хватает не только положительной энергии. И кому станет молиться человек, стоя перед иконой, начинённой отнюдь не Божественными символами?!

Наступление на православие велось планомерно – врагу рода человеческого было важно лишить народ своей истории. Ведь если она не начиналась, то и завершать ничего не надо! Какая там война! Какой там Армагеддон! Бессловесные рабы, молящиеся зверю, его идолам, – вот мир, в котором удобно. И управлять послушным народом удобнее всего, скажем, через компьютер. Так уж сложилось исторически, что Россия стала тем полем битвы, где решались судьбы человеческие. А правящая партия из коммунистической благополучно перекрасилась в демократическую: дали собаке по кличке Народ погавкать, удлинили цепь, но и миску отодвинули подальше.

Всё это Шура знала, или узнала от своего наставника Павла Петровича, который не раз рассказывал ей о дорогах старого Афона. Это стало, к счастью, крепким фундаментом её таланта. Ведь нужен только один человек, чтобы стать художником, а чтобы стать академиком – их необходимо сорок сороков.

Голоса на палубе, глухие удары в борт, звяканье, грохот пробудили кубрик от подорожной спячки. Прибыли. Все принялись скрупулезно собираться.

Глава 10

Русский Афон встретил паломников настороженно. Местные жители, ездившие на материк, деловито устремились в посёлок, а сбившихся в кучу паломников приветствовал вышедший им навстречу инок, предложивший пройти и расположиться в палатах, отведённых для гостей. Может быть, это здание когда-то и можно было назвать палатами, но в нынешнем виде оно тянуло разве что на третьесортную «общагу» какого-нибудь студенческого городка. Но паломники не жаловались. Благо, что здесь всё-таки заботятся о приезжих. Тем более, что больше недели жить в монастыре никто не собирался.

Номер, куда поселили Шуру, был рассчитан на несколько человек. Но девушка пока не присматривалась к своим соседям. После изнурительной качки на утлом судёнышке ей неудержимо хотелось спать. Засунув сумку с вещами в шкафчик, Шурочка, не раздеваясь, в верхней одежде повалилась на тощий матрац, лежащий поверх панцирной сетки кровати, и почти сразу отключилась от окружающего мира.

«…шёл восьмой век. В итальянском городе Ланчано в храме Сан-Легонций совершалось таинство Евхаристии. Один из священников, служивших в этот день литургию, обратил особое внимание на Евхаристический канон: