Русский след Трампа. Директор ФБР свидетельствует - Джеймс Коми

Я это понимал. Но я просто не мог молчать о смертях столько многих молодых чернокожих мужчин и вероятности того, что частью этого могли быть широкие перемены в поведении человека.

Так что я снова поднял эту тему в Чикаго в конце октября 2015 года. Я рассказал об удалявшихся друг от друга линиях общин и полиции, и о разводящем их в стороны различном толковании фактов, и для объяснения своей точки зрения воспользовался двумя популярными хештегами твиттера:

Я в действительности наблюдаю пример и демонстрацию этого удаления в хештегах, начиная с хештега #blacklivesmatter[13] и заканчивая хештегом #policelivesmatter[14]. Конечно, каждый из этих хештегов и то, что они представляют, добавляет голос к важному диалогу. Но каждый раз, когда кто-то интерпретирует хештег #blacklivesmatter как направленный против правоохранительных органов, одна из линий уходит в сторону. И каждый раз, когда кто-то интерпретирует хештег #policelivesmatter как направленный против чернокожих, в сторону уходит другая линия. Я действительно ощущаю, как эти линии продолжают удаляться и, возможно, ускоряясь, происшествие за происшествием, видеоролик за видеороликом, хештег за хештегом. И это для нас ужасно.

Затем я перешел к росту числа убийств, сказав, что «по мере того, как эти линии удаляются друг от друга, и, возможно, всего лишь возможно, кое-где из-за того, что эти линии расходятся», мы видим огромные скачки числа убийств в уязвимых районах, и практически всегда это смерти молодых чернокожих мужчин. Я сказал, что общинам, ученым и правоохранительным органам необходимо требовать ответов. Я пробежался по некоторым из теорий, которые слышал — оружие, наркотики, банды, освобождение из тюрем заключенных — и сказал, что ничего из этого не кажется объясняющим карту и календарь: по всем Соединенным Штатам и все в одно и то же время.

Затем я сказал, что слышал еще одну теорию: «Почти никто не говорит этого под запись, но полицейские и выборные должностные лица тихо говорят об этом между собой по всей стране. И это единственная теория, которая по моему мнению, по моему здравому смыслу, объясняет эти карту и календарь. И из всех объяснений, которые я слышал, это единственное представляется мне наиболее разумным. Возможно, что-то изменилось в подходе полиции к охране общественного порядка».

Я сказал: «Я не знаю точно, в этом ли дело. Я не знаю точно, что даже если дело в этом, то все ли это объясняет. Но у меня есть сильное чувство, что некоторая часть происходящего похожа на дующий в правоохранительных органах последний год холодный ветер».

Я закончил призывом:

Нам необходимо выяснить, что происходит, и разобраться с этим сейчас. Я слышал, что некоторые парни полагают, что еще слишком рано, сейчас лишь октябрь, нам следует дождаться конца года и посмотреть, что покажут криминальные сводки. Я отказываюсь ждать. Особенно в свете той информации, что у нас есть от всех шефов крупных городов, и особенно потому, что это не просто значения данных, это — жизни. Руководители правоохранительных органов не должны ждать, чтобы побуждать своих парней хорошо охранять общественный порядок. Под этим я подразумеваю твердо, справедливо и профессионально. И не менее важно, чтобы руководители общин не ждали, а требовали и помогали, чтобы эти офицеры хорошо охраняли общественный порядок. И настаивали на том, чтобы эти офицеры получили пространство, время и уважение, чтобы делать это эффективно и профессионально.

Я знал, что эти комментарии разозлят некоторых людей из администрации Обамы, но твердо чувствовал, что директор ФБР должен быть независимым голосом в вопросах уголовного правосудия вроде этого. Независимость, сказал президент Обама, это то, чего он искал, когда выбрал меня. Проблемы преступности, рас и правоохранительных органов сложны и эмоциональны, но они не становятся лучше, если о них не говорить.

В одном я был прав. Мои комментарии всех расстроили. На самом деле, больше людей, чем я ожидал. Моей целью было высветить серьезную проблему, дать ей тонкую трактовку и разжечь дискуссию о возможных причинах и решениях. Я хотел инициировать диалог на тяжелую тему. Я хотел побудить людей задавать трудные вопросы о том, что могло оказаться правдой, организовать сбор данных и подтолкнуть к изучению этих данных. И надеялся, что это даже могло изменить поведение и спасти жизни путем поощрения одних к лучшему осуществлению охраны общественного порядка, а других к большей поддержке со стороны общин. Вместо этого я увидел еще одну демонстрацию трайбализма в Америке.

Полицейские профсоюзы жаловались, что я обвиняю копов и называю их трусами. Голоса слева говорили, что я бездоказательно защищаю «эффект Фергюсона»[15], и он не может быть правдой. Они говорили, что я выступаю против пристального внимания к действиям полиции. Голоса справа утверждали, что страна столкнулась с эпидемией убийств, и обвиняли Обаму. Слишком немногие спрашивали: «А где правда?». Слишком немногие в действительности рассматривали возможности и задавали вопрос, что происходит, даже если считали, что у меня поехала крыша. Вместо этого, парни бросились к своей команде, своей стороне. Очень немногие голоса на городской площади нашли время спросить: «Итак, о чем беспокоится этот парень, и о чем точно он говорит?»

Один человек — в самом центре городской площади — нашел. Через день или два после возвращения из Чикаго, мой руководитель аппарата пришел сообщить, что президент хотел бы поговорить со мной в Овальном кабинете. Тема не была озвучена, и не было информации, кто еще будет присутствовать. Оказалось, только мы вдвоем, моя первая встреча один на один с Обамой.

До встречи с женой, я не знал, что такое в действительности слушать. Как, по крайней мере по моему опыту, и большинство людей в Вашингтоне, округ Колумбия. Для них, слушать — означает молчать, пока говорит кто-то другой перед тем, как ты скажешь то, что планировал сказать все это время. Мы видели этот обмен практически в каждых «дебатах» по телевидению. Когда кандидат сидит на стуле, ждет, пока загорится свет, затем встает и озвучивает свои заранее подготовленные тезисы, пока кто-то другой в ответ говорит свои заранее подготовленные тезисы. Слова просто достигают ушей, но не проникают в сознательный мозг. Это и есть «вашингтонское слушание».

Мой брак научил меня, что то, что я считал слушанием, на самом деле, никакое не слушание. Как и многие люди, я думал, что слушать, это сидеть молча, пока говорит кто-то другой, а затем воспринимать, что он сказал.

Я ошибался. Настоящее слушание — это действительно тот период тишины, когда ты позволяешь чьим-то словам достигать своего сознательного мозга, но оно включает в себя и кое-что еще