Слёзы Марии-Антуанетты - Жюльетта Бенцони

— Что за операция? — спросил Адальбер, взяв под руку Мари-Анжелин.

— Трепанация черепа. Раненый очнулся, проявил сильное беспокойство и заговорил на непонятном языке…

— Должно быть, по-русски?

— Нет. У профессора Дебре одна из ассистенток — беженка из России, но она ничего не поняла. Конечно, у него сильный жар. А эту даму мы с великим трудом убедили подождать здесь: она не хотела отходить от двери в операционную. Вы не будете так. любезны присмотрель за ней?

— Конечно, я позабочусь о ней, не беспокойтесь! Впрочем… можно ли дать ей и ее спутнице по чашечке кофе?

— Чаю! — прорычала Марфа. — Очень крепкого чаю!

Санитарка посмотрела на нее с таким отвращением, слово она попросила мышьяку.

— В больнице есть только кофе!

— Очень хорошо! — примирительно сказал Морозини. — Им надо выпить что-нибудь горячее.

Его обаятельная улыбка произвела обычное действие. Санитарка растаяла, как масло на солнце.

— А вам? — промурлыкала она.

— Не откажусь. Большое спасибо!

Ожидание длилось почти три часа. Оно показалось бы Морозини нестерпимым, несмотря на кофе с цикорием, очень полезным для здоровья, но для него ненавистным, если бы в конце второго часа не появился комиссар Лемерсье.

— Как, опять вы? — осведомился он с присущей для него любезностью.

— Да!

— А в каком качестве, позвольте узнать?

— Я пытаюсь утешить мадам Карлову. Боюсь, без особого успеха, — со вздохом объяснил Альдо, бросив взгляд на расстроенное лицо Любы, по которому текли горькие слезы.

Марфа же, выпив чашку кофе, забормотала свою бесконечную молитву, напоминавшую жужжание пчел.

— Кажется, Карлову сильно досталось? И мне сказали, что обнаружила его ваша кузина. Любопытно, что ей понадобилось на этой пустынной улице, в полночь и под проливным дождем?

Альдо с трудом подавил отвращение к этому человеку. Комиссар был способен подвергнуть Мари-Анжелин допросу с пристрастием, и его следовало отвлечь любыми способами.

— Мадемуазель дю План-Крепен — ревностная христианка и, где бы она ни находилась, каждое утро, в шесть часов, ходит на мессу. У нее великодушное сердце, и она остро чувствует страдания других людей. Вчера вечером, под влиянием искреннего порыва, она решила навестить мадам Карлову. По дороге к ее дому она увидела, как похитители выбросили полковника из машины, будто мешок с мусором. Полагаю, остальное вам известно…

— И вы не проводили ее? В такую-то погоду…

— Ни я, ни месье Видаль-Пеликорн даже не подозревали о ее намерении. Как всякий порядочный человек, она не афиширует свои милосердные деяния, — сурово пояснил Альдо, и это произвело должное впечатление.

«Дикобраз» заметно смягчился:

— Она сумела разглядеть машину похитителей? Это было такси полковника?

— Полагаю, что ей, несмотря на сильный испуг, удалось это сделать. Мари-Анжелин очень наблюдательна…

— Я обязательно повидаюсь с ней. После обеда! Надо думать, сейчас она спит?

— Благодарю вас за понимание, комиссар!

Восхваляя достоинства Мари-Анжелин, Альдо. нисколько не преувеличивал. Он сам удивился, когда она детально описала комиссару Лемерсье машину: это был черный «Рено», еще не старый, дверцы украшены черно-желтой вязью, напоминающей рисунок на плетеном стуле. К несчастью, номер, заляпанный грязью, ей разглядеть не удалось.

— Весьма предусмотрительно, — прокомментировал Адальбер, — но явно недостаточно. По вязи на дверцах машину легко опознать, тем более что это редко встречается…

— Возможно, машина была просто украдена, — ответил Альдо.

Такого же мнения придерживался и Лемерсье. Комиссар уже собирался уходить, когда Альдо придержал его за рукав.

— Никаких новостей об убийце? — спросил он, понизив голос, чтобы не услышали Люба и Марфа.

— Никаких. Новых требований он не предъявлял, что меня, признаюсь, очень удивляет.

— Возможно, он все-таки не полный идиот? И должен был понять, что ему не дают того, что он вымогает, по очень простой причине: у нас просто нет этого украшения. Или ему нужно время, чтобы подготовиться к чему-то другому?

— Он уже совершил что-то другое. Я готов поклясться, что похищение Карлова — дело его рук.

— Карлов никак не связан с выставкой в память Марии-Антуанетты, — сказал Альдо с притворным удивлением, которое не обмануло комиссара.

— Возможно, зато он очень тесно связан с людьми, для которых эта выставка имеет огромное значение… например, с коллекционерами, любителями драгоценных камней.

— Давайте не будем преувеличивать! Он просто предложил помощь своим друзьям, мне и Видаль-Пеликорну, вот и все. А мы хотим выяснить, кто с ним так обошелся и куда делось его такси. Вы не нашли машину, не так ли?

Лемерсье пожал плечами и водрузил на голову котелок.

— Здесь полно прудов… Нам пришлось бы искать до дня Страшного суда!

— Это означает, что у Карлова, если он выкарабкается, не будет средств к существованию, — серьезно сказал Альдо. — Вам следовало обыскать все, не дожидаясь, пока мы все предстанем перед вечностью!

— Не суйтесь не в свое дело! Я свое ремесло знаю.

И Лемерсье, в ярости нахлобучив котелок ударом кулака, что отнюдь не пошло на пользу головному убору, ринулся к двери.

Когда операция завершилась, Любе позволили подойти к мужу и поцеловать его. Голова полковника почти полностью утопала в бинтах. Карлову выделили отдельную палату, поскольку Альдо объявил, что оплатит все расходы. Раненый все еще находился под воздействием хлороформа. Жене разрешили вновь прийти к нему только завтра, а когда она подняла на хирурга затуманенные слезами глаза, тот постарался подбодрить ее:

— Все прошло лучше, чем я ожидал, учитывая тяжесть ранения. Невзирая на возраст, он человек могучий, с твердым черепом, и могу заверить вас, мадам, что у него очень неплохие шансы на выздоровление… А сейчас ему нужен прежде всего покой… Судя по всему, и вам тоже, — добавил он, мягко отнимая руку, которую бедная женщина поцеловала, не в силах произнести ни слова.

— Будьте спокойны, доктор, — вмешался Альдо. — Я беру это на себя и завтра привезу сюда мадам Карлову. И зайду вечером, чтобы узнать, в каком состоянии больной.

Вернувшись в гостиницу, он обнаружил маркизу де Соммьер с развернутой в руках газетой, наполовину прикрывающей ее лицо. Услышав, как он вошел, она бросила газетный лист на пол.

— О! — удовлетворенно произнесла она. — Наконец появился кто-то, еще способный стоять на ногах и, если мне немного повезет, разделить со мной обед.

— Значит, кроме меня, здесь никого нет? А где все остальные?