Дневник отчаяшегося - Фридрих Рек-Маллечевен

монарх современности продолжает жить после смерти с такой же силой, как Людвиг II, и как верили, что он внезапно вернется в дни революции 1918 года, так и сегодня в легендах не только крестьян он катается зимними ночами по горам Веттерштайна на призрачных санях.

У меня самого, кстати, в последние годы случалось слишком часто видеть, как смерть приходит в круг моих знакомых, был опыт, который заставил задуматься. Заранее скажу, что моя усадьба, которая расположена очень уединенно и которая насчитывает более шестисот лет, известна в округе как дом с привидениями, с его таинственным грохотом и призрачным монахом, который, как говорят, проплывая над рекой, внезапно появляется в окнах моей столовой.

Я его, конечно, никогда не видел. Но заметил, что в моем доме раздается грохот, что, кажется, что-то катится по полу шарами для боулинга, что посреди ночи включается электрический свет и по непонятной причине внезапно открывается дверь моей спальни: я списываю это на ночные похождения кошек, на плохой контакт, на испорченный замок и никогда не позволял себе слишком впечатляться подобными вещами.

Но теперь нечто новое и более неприятное вызывает замешательство у моих домочадцев. С прошлой осени, с тех пор как смерть собрала такой богатый урожай вокруг моей жизни, мы все ощущаем, независимо друг от друга, в чердачной комнате, которую всегда считали источником всех жутких явлений, ужасный трупный запах. Он ни в коем случае не ограничивается этой комнатой, а бродит по всему дому, исчезает наверху, внезапно появляется на первом этаже, а оттуда снова дает о себе знать на среднем этаже. Это не может быть самовнушением, потому что ничего не подозревающие мюнхенские гости, которым показывают их комнаты, в первую минуту своего присутствия говорят нам, что здесь пронзительно пахнет гнилью. Конечно, мы сразу же думаем о дохлых мышах, которые могут гнить в матрасах и даже под половицами. Разумеется, все очень тщательно проверяется, но ничего не обнаруживается. Самое удивительное: запах наконец-то начинает обманывать нас и блуждать необъяснимым образом в пределах комнаты. В самой комнате он больше не ощущается, но появляется то на одном предмете, но на другом, иногда цепляется за отдельные стулья, иногда за лампочку, которую очень легко не заметить, исчезает там, а потом вдруг прикрепляется к моему виолончельному смычку. Мы ничего не находим, и приходится терпеть. Когда проводится ежегодная панихида по всем моим умершим друзьям, этот феномен, за которым наблюдали добрых десять человек, внезапно исчезает. Я записываю это, рискуя быть осмеянным интеллектуалами в роговой оправе. Между прочим, Гвоздинский, квартира которого недавно была разрушена бомбами от конька крыши до пола подвала, написал мне, что за несколько дней до катастрофы его пудель, совсем молодой, любимый всеми, вдруг повесил голову и жалобно завыл без видимой причины. В ночь взрыва беднягу Блэка вывели на улицу, но вдруг, пристально глядя на пламя, словно на невидимый другими призрак, он оторвался от хозяина, бросился в огненный вихрь и даже после того, как огонь утих, не нашелся. Я записываю и это, не занимая никакой позиции. Не так давно со мной случилось нечто, что имеет явное трансцендентное влияние. В юности я привлек внимание великого консерватора фон Гейдебранда[211], который был коллегой моего отца по рейхстагу. Я потерял его из виду, когда осенью 1918 года он сошел с политической арены, и впервые вспомнил о нем, когда однажды октябрьской ночью 1924 года мне приснилось, что он умер. Через несколько часов я действительно получил известие о его кончине.

Кстати, что касается герра Гитлера, то при закладке первого камня в основание Дома немецкого искусства молоток, которым обычно совершают три удара и который был подарен ему, сломался прямо на моих глазах в ноябре 1933 года. Головка молотка отделилась от рукоятки и отлетела так далеко, что ее нельзя было найти в общей толпе гостей, и было видно, какое глубокое впечатление произвело на суеверного истерика это дурное предзнаменование.

А мы, находящиеся по другую сторону игры, приняли это за добрый знак и надеялись на скорый крах. Нам пришлось ждать более десяти лет, наши волосы поседели от горя и печали, мы отравили себя смертельной и непримиримой ненавистью, которая скорее умрет, чем откажется увидеть гибель врага. Мы оказались правы, мы победили ценой наших лучших лет, и в конце концов с этой ненавистью мы уподобились пчелам, которым приходится платить жизнью за использование жала. Но есть ли среди нас человек, который предпочел бы мирную и процветающую жизнь при Гитлере, процветание, основанное на слезах, воровстве и убийствах, такому повороту событий? Я не знаю ни одного! Среди моих друзей и соратников я знаю только непримиримых — только тех, кто предпочтет десять раз умереть, чем пережить триумф этого урода… только тех, кто скорее будет плакать с Богом, чем смеяться с Сатаной! Смех закончился, и я верю, что он сам это знает, что ему придет конец — не героический, а грязный конец в стыде и позоре и под презрительный гогот мира!

История иногда терпит, когда какой-нибудь хлыщ возится с деталями ее механизма, терпит какое-то время и, кажется, не шелохнется. Но вдруг ее механизм начинает двигаться, ускоряться и в конце концов сокрушает наглеца. C тех пор как после Сталинграда герр Гитлер в глазах всего мира находится в положении, которое французы называют «cul nu»[212], в народе появилось прозвище, и оно наносит больший ущерб, чем пропаганда другой стороны. «Грёфац»[213]. Теперь это его прозвище. Грёфац, в привычном сокращении, означает «величайший полководец всех времен»: Грёфац. Жалкий истерик некоторое время, наверное, может дурачить мир, что он — великий Александр. Потом приходит история и срывает маску с его лица…

И вот становится виден кожевник Клеон. Грёфац…

Март 1943

То, что раненый зверь после вестей Иова из Сталинграда снова разъярится и обрушит на нас террор, следовало ожидать.

Что касается герра Гиммлера, я встречался с ним лично один раз, вместе с нашим покойным Кле, когда суета новогодней ночи 1934 года привела нас по неудачному стечению обстоятельств и против нашей воли в сомнительную компанию. Тогда этот человек, выходец из строгой буржуазной семьи и похожий на судебного пристава, счел необходимым оттащить меня в угол и спросить, кто такой господин Арно Рехберг. А так как господин Рехберг, очень богатый человек и масон высокой степени, в итоге был одним из главных действующих лиц в свержении Секта[214] и заключении соглашений в Локарно[215], но,