Офицерская честь - Юрий Торубаров

Мило улыбаясь, не дождавшись разрешения, он подлетел к столу. Склонился чуть не до пола перед Александром, потом, выпрямившись, сказал:

— Прошу прощения, Ваше Величество, но я не могу удержаться, чтобы не показать вам одну восхитительную вещицу.

И он положил перед царем небольшую картину в овальном золотом обрамлении, на которой была весьма искусно изображена женщина в белом платье, сидящая на лошади. Ценность ее была в исполнении и загадке: чем больше на нее смотришь, тем живее она кажется.

Пока царь любовался картиной, Шарль, скосив глаза, успел пробежаться по письму до строк: «…узнав ее, Вы бы никогда не согласились, чтобы Людовик занял», нижняя часть листа завернулась и невозможно было прочитать окончание… Да, не все удалось ему прочитать, но главное было прочитано. «Хорошо, успели предупредить, — подумал Шарль и перед ним встал вопрос: — кто стал копать под него?». И мозг его тут же начал перебирать возможного предателя. «Баррас?», но того уж и след простыл. Говорят, давно уехал на юг, где приобрел поместье и живет там безвыездно. Тогда кто? Нет, надо проверить, так это или нет».

— Прекрасная вещь, — произнес между тем император, возвращая ее Шарлю, отвлекая его от дум.

— Вам понравилась? — милейшим голосом спросил он.

— Не скрою, да, — не сдержался царь.

— Тогда примите ее в знак наших дружеских отношений, — Шарль аккуратно положил картину на стол.

Царь заколебался. Посмотрев на письмо, быстро убрал его в стол.

— Прошу вас, Ваше Величество, от чистого сердца.

Талейран взял свою вещицу и чуть ли не силой вручил ему в руки, причем как-то властно. И царь невольно подчинился ему.

— Хорошо, князь. Я постараюсь отблагодарить вас, а пока хочу спросить: когда вы предоставите мне возможность вновь встретиться с вашей протеже.

— Ваше Величество! Как только получу приказ, — он поклонился, а в голове закрутилось: — Зачем она ему вдруг понадобилась?

— Можно, я думаю, сделать это, ну… завтра.

Туго доходят до него слова царя.

— Ваше Величество! Эта женщина быстро не собирается. Чтобы предстать перед вами, она только день будет подбирать одежду.

— Да день примерять, — рассмеялся царь. — Хорошо, послезавтра.

Узнав о том, что ее хочет видеть русский император, Жозефина только загадочно улыбнулась. Шарль не допускал мысли, что Жозефина захочет открыть царю эту тайну. Но прямо спросить об этом он не решался. Спросишь, значит, напомнишь, а тогда она уж точно не утерпит, чтобы не похвастаться своей тайной. Сейчас, похоже, она об этом прочно забыла. Но если спросит Александр? Надо что-то придумать, чтобы не дать ему этого сделать.

Подбор наряда занял целый день. Что-то браковалось, подшивалось, рвалось, выбрасывалось. Потом подбиралось вновь. Один цвет делал ее лицо совсем темным, другой подчеркивал увядание кожи… И так до самого вечера. И все же выбор пал на то одеяние, в котором она в давние дни покорила будущего владыку Европы. С хламидой на руках, хитоновым костюмом из легкой, пышной ткани, с глубоким разрезом до бедер, демонстрировавшим их дурманящую округленность и упругость, красоту стройных, пленительных ног. С неба спустилось божество и приняло вид прекрасной креолки.

Александр I сам был видным мужчиной, умел ценить и любил женскую красоту. Недаром злые языки говорили, когда у него завязался роман с юной Нарышкиной, что царь похитил деву неземной красоты. Когда же он увидел Жозефину, его русская пассия как-то сама собой поблекла и была вычеркнута из памяти. Царю очень хотелось поговорить с этой отставной женой великого человека наедине, но хозяин дома так обставил дело, что рядом обязательно кто-то находился: то предлагали вино, то прохладительные напитки.

И все же царь выбрал удобный момент и с улыбкой, как бы между делом, спросил:

— Говорят, что очаровательная хозяйка Мальмезона любит хранить разные тайны. Уж не поделится ли она со мной одной из них?

— Сир, — глаза ее смотрели невинно и честно, она специально назвала его так, как звали ее мужа, — я принадлежу к женщинам, для которых жизнь — это любовь. Пусть политикой и разными тайнами занимаются мужчины, которые плохо умеют любить, — и она рассмеялась.

Засмеялся и царь. На этом вопрос с письмом был закрыт. После ее ухода царь достал из ящика это письмо, смотрел на него некоторое время, а потом взял и один конец поднес к свече. Оно вспыхнуло, и огонь стал быстро пожирать бумагу. Когда стало обжигать пальцы, царь бросил бумагу на тарелку. Вопрос будущего Франции для него был уже решен, стоит ли все ворошить.

Шарль был рад тому, что гость не выведал у дамы королевскую тайну. В этом он был убежден. Пока. Но его эта тайна волновала.

Его люди уже мчались на юг, чтобы разузнать о Баррасе. Это письмо заставило Шарля крутиться еще быстрее. Он усилил давление с целью быстрейшего коронования графа Прованского. Для этого проявил невиданную энергию, пуская в ход свое личное обаяние и весь недюженный ум. Он обхаживал графа Орлова, царского любимчика, убеждал Нессельроде, встречался с военным министром Барклаем де Толли. Не забыты были и австрийский канцлер Меттерних, Шварценберг, генерал Блюхер. Он настраивал Бурбонов действовать более энергично.

Александр, как-то разговорившись с графом Шуваловым после его возвращения от Марии-Луизы, спросил его:

— Как вы считаете, граф, почему этот Талейран, некогда так отмеченный императором, с такой настойчивостью сейчас проводит политику, направленную против него?

Граф ответил:

— Ваше Величество, Шарль — один из умнейших людей Франции. За это его ценил император. Но… он не без греха, и довольно серьезного. Наполеон даже грозился его обез-главить. Я думаю, он просто спасает себя.

Император забарабанил пальцами по столу, ничего не сказав, а поднявшись, произнес:

— Да…

После получения от Бонапарта второй бумаги, где он отказывался от трона не только для себя, но и наследников, Бурбоны получили свое. Но они были весьма недовольны решением Александра, оставившим Бонапарту титул императора. Хотя… промолчали. Они и так были без ума от радости от состоявшегося коронования. Власть вернулась в их руки. Как они справятся с ней? Не наделают ли старых ошибок? Но об этом мало кто сегодня думал. Многих интересовало одно: отъезд их бывшего кумира.

Во дворце Фонтенбло подходили к концу затянувшиеся сборы. Бонапарт не торопился. По его виду нельзя было понять: жалеет он или нет о том, что произошло с ним. Внешне спокойный, он продолжал, если требовали обстоятельства, отдавать четкие, ясные приказы. Правда, он несколько раз менял пути своего проезда.