О чем мечтает герцог - Дженна Питерсен

– Я начинаю думать, что никогда по-настоящему не знал своего отца, – наконец произнес Саймон с глубоким вздохом и прижал Лилиан к себе ещё ближе. Ощущение её тёплого тела каким-то образом прогнало прочь горечь воспоминаний о тех пугающих фактах, о которых он узнал.

– Почему? – спросила девушка, отведя взгляд.

Прежде, чем ответить, Саймон долго смотрел в потолок.

– Как много ты знаешь о моем отце?

Поколебавшись, Лилиан пожала плечами и ответила:

– Совсем немного, в основном то, что о нём знают и многие другие.

Саймон нахмурился:

– Да, мой отец был общественным деятелем. Его очень уважали за то, что он поддерживал иногда спорные законопроекты в парламенте и страстно защищал менее удачливых людей. Но кроме общественной, у него была ещё и личная репутация. Люди считали его добропорядочным, безупречным во всём человеком. Даже в какой-то степени религиозным. Всё это давало ему возможность бороться за справедливость. Но теперь… – Саймон замолчал, потому что горькая правда не давала ему говорить.

Господи, всё это оказалось такой гнусной ложью.

Лилиан приподнялась, опираясь на локоть, и пристально посмотрела на него. Её глаза зажглись интересом.

– Но теперь?…

Саймон колебался. Мало того, что открывать правду было очень опасно, так ему ещё и казалось, что в некотором роде он предает отца. Саймон вздохнул. Оказалось, что даже сейчас, не смотря ни на что, он стремится защитить старика.

– Но теперь, – Саймон пожал плечами, – теперь я не знаю, было ли хоть что-нибудь из того, чему он меня учил, правдой. И если бы я знал его настоящего, сомневаюсь, что он бы мне понравился.

Лилиан медленно кивнула, и, когда она снова легла возле него, в её взгляде промелькнул какое-то сильное чувство. После длительной паузы девушка произнесла:

– В детстве нам кажется, что наши родители не могут поступать дурно. Но когда мы начинаем взрослеть, мы всё больше понимаем их сложную, человеческую натуру. И это не особенно приятно, правда?

Саймон кивнул:

– Да, определенно это неприятно.

Теперь она посмотрела прямо поверх его головы с отсутствующим выражением лица, словно её захватили воспоминания.

– Я думала, что моя мать была самим совершенством. Отец всегда защищал и оберегал нас с братом от её многочисленных приступов меланхолии, поэтому я не знала, как сильно она страдала. Пока она не покончила с собой.

Саймон вздрогнул. Ему было сложно представить, какую утрату пережила эта удивительная девушка, лишившись обоих родителей, и позже – испытав сильнейшее моральное потрясение, когда все начали сторониться её, подозревая правду о гибели её матери.

– И самое худшее было то, – мягко продолжала она, – что сначала я ненавидела её за то, что она сделала. Я чувствовала себя преданной: ведь она предпочла покончить с жизнью, а не смотреть в лицо проблемам. Мне казалось, что это эгоизм – оставить мужа без жены, а детей – без матери. Я винила её за это многие годы…

Саймон перекатился на бок и, подперев голову рукой, посмотрел на Лилиан. Хотя она старалась говорить твердо, в её глазах стояли слезы. Перед ним начинал открываться её тонкий эмоциональный мир. Её ранимость и осознание того, что девушка поделилась бы этими мыслями далеко не с каждым, делали её еще более притягательной и желанной для него. Она возвела вокруг себя стены, чтобы защитить себя. И отгораживалась от него с первых минут приезда сюда. Теперь же он понимал нежелание Лилиан узнать его ближе, нежелание признать, как сильно их влекло друг к другу.

Слава Богу, она наконец-то приняла этот факт!

– Как ты поборола свой гнев? – спросил Саймон, взяв её ладонь в свою и глядя на их переплетенные пальцы.

Лилиан внимательно посмотрела на него:

– Что ты имеешь в виду?

– Ни один из нас не может поговорить со своими родителями и решить ту проблему, которая причинила нам такую боль. И, поскольку их нет с нами, это значительно усложняет дело.

Лилиан медленно кивнула:

– Да, думаю, ты прав. Решение проблемы ушло вместе с ними, оставив нам только боль. – Она замолчала на какое-то время, хмуро размышляя над его вопросом, и, наконец, прошептала: – Только недавно я смогла преодолеть свой гнев, когда поняла реальные причины, толкнувшие маму на самоубийство. Думаю, я просто перенесла свой гнев… на того, кого я виню в её смерти.

Саймон нахмурился. В словах Лилиан было какое-то беспокойство, даже чувство вины. Он хотел облегчить ее ношу. И все же не мог. Так же, как не мог избавиться и от своей собственной боли.

– Сомневаюсь, что это поможет мне в моей ситуации, – снова вздохнув, произнес Саймон. – Не думаю, что кто-то другой ответственен за действия моего отца. Но, возможно, однажды я смогу понять его, и это ослабит гнев, вызванный его предательством, который я чувствую сейчас.

Лилиан отвернулась, и он не смог прочесть странное выражение на её лице.

– Да, Саймон, возможно, ты и прав, – проговорила она. Откинув покрывало, девушка встала с кровати. – Уже очень поздно. Мне нужно вернуться в свою комнату. Габби, должно быть, уже что-то подозревает.

Саймон понимал, что она права, но он всё равно схватил её за руку и притянул к себе. Лилиан не сопротивлялась, когда он снова уложил её на постель и наклонился, чтобы поцеловать. Более того, она сама со вздохом подставила ему свои губы, чтобы ему было удобнее.

– Не уходи так рано, – пробормотал Саймон, и уткнулся носом в её изящную шею. – Останься ещё немного.

Так как его рука в этот момент обхватила её грудь, она издала низкий стон прежде, чем прошептать:

– Только немного.

Оглядев тихую, пустую прихожую ещё раз, Лилиан повернула ручку двери и открыла её, вздрогнув от громкого скрипа. Потом быстро проскользнула в комнату, которую делила с Габби. Внутри было темно и тихо, и, закрыв дверь, Лилиан прислонилась к стене рядом и облегченно вздохнула от того, что оказалась в безопасности своей комнаты. Она была уверенна, что никто не видел её. Теперь девушка могла только молиться, что сможет убедить Габби в том, что…

Прежде, чем Лилиан закончила мысль, раздался резкий звук кремня в углу и по комнате разлился теплый свет свечи. Свечу держала Габби, которая поднялась с удобного стула в гардеробной и вышла к ней в одном халате.

– Лилиан, – произнесла она, идя через комнату и качая головой. – Лилиан!

Больше ничего не надо было говорить. В одном этом слове прозвучало столько осуждения, что стало очевидно – Габби просидела здесь много часов, ожидая её возвращения. Лилиан вздрогнула от ужасных предчувствий. Подруга приподняла свечу и стала тщательно рассматривать её в ярком освещении. По мере осмотра, рот Габби, как и её глаза, открывались всё шире.