Звезда Тухачевского - Анатолий Марченко

Тем временем начальник штаба во всех деталях довел до командного состава армии план предстоящего наступления на Омск.

По плану Реввоенсовета республики взятие Омска возлагалось на Третью армию, наступавшую на левом фланге. Но Тухачевский был не из тех, кто позволил бы опередить себя, перехватить инициативу. Он учел успешные наступательные действия своей 27-й дивизии и поставил перед ней задачу первой ворваться в Омск.

Получив Директиву командарма, начдив Блажевич, начальник штаба дивизии Шарангович и комиссар дивизии Кучкин засели за разработку боевого приказа. Третьей бригаде предписывалось двумя полками подойти к Омску с юго-запада, а одним полком двигаться в направлении станции Куломзино. Отряд из полковых конных разведчиков при поддержке бронепоезда и артиллерии должен был захватить железнодорожный мост через Иртыш, чтобы не дать противнику возможности взорвать его. Два полка направлялись в обход Омска с юго-запада, один полк — вдоль линии железной дороги. Бригаде, которой командовал Путна, было приказано двигаться на Омск в направлении кожевенного завода на окраине города. Другая бригада должна была овладеть северной частью Омска. Дело осложнялось тем, что Иртыш еще не был крепко скован льдом, поэтому пришлось готовить легкие переправы из досок и бревен. После взятия Омска все части дивизии должны были взять город в кольцо и не дать возможности колчаковцам вырваться из окружения.

Закрыв совещание, Тухачевский попросил Путну остаться.

Командарм всегда ему искренне симпатизировал и знал, что Путна тоже тянется к нему.

Усадив Путну за стол, Тухачевский предложил ему чаю.

— С удовольствием, — улыбнулся Путна, — утром позавтракать не успел. Радио слушал да газеты читал.

— Какое радио? Какие газеты? — заинтересовался Тухачевский.

Путна рассказал — рассказчик он был немногословный, но слушать его было всегда занимательно.

— Ради такого радио и такой газеты не грех и завтраком пожертвовать, — рассмеялся Тухачевский. — Кстати, хорошо бы к наступлению на Омск выпустить специальный номер и раздать его бойцам. А сверху — шапку: «Даешь столицу Колчака!»

— Сделаем, — пообещал Путна.

— Витовт Казимирович, что там у вас с Мало-Вишерским полком? — неожиданно поинтересовался командарм.

Мало-Вишерский полк не зря оказался в центре внимания Тухачевского.

Еще в восемнадцатом году, в период тяжелых боев за Казань, в армию Тухачевского влился этот отряд из Малой Вишеры. Состав его был невелик — сто пятьдесят штыков. Но велика была крепость духа его бойцов. Дисциплина — железная, спайка — позавидуешь, храбрость — не показная, истинная. Однако, когда пришел приказ сводить отряды в полки, маловишерцы проявили невиданное упрямство, чем основательно потрепали нервы комбригу, да и командарму. Путна пошел на компромисс, с которым нехотя согласился и Тухачевский: не хотят, значит, еще «не дозрели»; пусть какое-то время повоюют как самостоятельная единица, подчиняющаяся напрямик комбригу.

Отряд бросали на самые тяжелые участки, и не было случая, чтобы он не выполнил боевого задания, не было бойца, который бы струсил и покинул поле боя. Но беляки здорово потрепали отряд — известное дело, всегда достается больше всех тем, кто впереди, кто рвется в драку. И осталось в Мало-Вишерском отряде не более полусотни бойцов, остальные полегли на поле брани. Да и эти полсотни уже выдохлись, изнемогли и, казалось, упали духом.

И тогда комиссар отряда Погодин — молчаливый человек с огромной седой шевелюрой, фигурой и походкой чем-то напоминавший Феликса Дзержинского, с таким же аскетичным лицом, послал в Мало-Вишерский уездный комитет донесение о том, что отряд нечеловечески устал, потерял боеспособность, и просил замены. Уком пошел ему навстречу. Путна получил из укома телеграмму, что замена из шестидесяти коммунистов направлена в бригаду и что уставших бойцов следует отправить в Малую Вишеру.

Путне такой ответ пришелся не по нраву: не дело это — маловишерцев сменять, в особое положение ставить. А другие что скажут? И он вызвал к себе Погодина.

— Что же это вы, вишерцы, надумали? Да пристало ли коммунистам отправляться на отдых, хотя бы уком и готов прислать смену?

Погодин переминался с ноги на ногу и молчал.

— Чего молчите? — недовольно спросил Путна.

— Разрешите идти? — отводя запавшие глаза от настырного взгляда комбрига, глухо спросил Погодин.

— Идти-то я вам разрешаю, да вы так и не ответили на мой вопрос.

— Мы там у себя в отряде обмозгуем, товарищ комбриг.

— Ну, обмозгуйте, — согласился Путна. — Только о совести не забывайте, когда будете обмозговывать.

Погодин, ничего не проронив в ответ, вышел.

А вскоре начались тяжелые бои в районе завода Архангельского, в предгорьях Урала, бои за Уфу. И маловишерцы пошли в новые атаки…

И вот теперь Тухачевский вспомнил об этом необычном отряде.

Путна, вместо ответа, подал командарму порядочно измятый в кармане гимнастерки телеграфный бланк. Тухачевский прочел:

«В сегодняшнем бою коммунары-маловишерцы погибли все до одного. Сменять больше некого. Сам ранен. Погодин».

Тухачевский вернул бланк и опустился на стул. Казалось, смерть бойцов уже не могла его волновать, уже столько людей погибало у него на глазах, но то, что он только что прочитал, потрясло до глубины души: это был случай особый.

— Значит, обмозговали? — негромко спросил Тухачевский будто самого себя. — А где Погодин?

— Мы его тогда же, раненого, сразу в госпиталь отправили. При нем был жестяной ларец, а в нем кинжал да флакончик клюквенного экстракта. Так он просил кинжал сохранить. Подремонтировали его в госпитале, и он снова вернулся в строй. Так что будет наступать на Омск.

— А как дела с формированием полка?

— Уже сформирован. И комиссаром там — Погодин.

— Сегодня же подпишу приказ по армии — полку присвоить звание героев-маловишерцев. А Погодина представим к ордену Красного Знамени.

Он встал из-за стола. Поднялся и Путна. Они как бы почтили память погибших бойцов.

— А теперь скажу по секрету, только так, чтоб не получилось, что всему свету, — улыбаясь, сказал Тухачевский. — Возьмем Омск и, наверное, приказ о взятии столицы Колчакии будет моим последним на Восточном фронте.

— Как?! — Путна был несказанно удивлен. — Не понимаю…

— А что тут понимать, дорогой Витовт Казимирович? — ответил командарм. — Мы люди военные. Едем, куда пошлют.

— И куда же шлют?

— Приказ еще не подписан, поэтому прошу вас, это между нами. Москва собирается бросить на Южный фронт.

— Не отдадим! — задиристо воскликнул Путна.

— А куда денешься, — вздохнул Тухачевский. — Жаль, конечно. Сроднился я с войсками. Но ничего не попишешь, если прикажут. А сейчас — еще одна новость.

— Я уже начинаю опасаться этих ваших новостей, — и впрямь испуганно среагировал Путна.

— Новость-то хорошая! И состоит она в том, что комбриг товарищ Путна Витовт Казимирович будет наступать на Омск уже не в ранге комбрига, а в ранге начальника дивизии!

Путна просиял, не скрывая своей радости.

— И какую дивизию вы хотите мне дать?

— А какую вам хотелось бы?

— Счел бы за высокую честь взять под свое начало 27-ю.

— Настоящий провидец! С завтрашнего дня вы — начальник 27-й стрелковой дивизии, лучшей дивизии моей армии! — воскликнул Тухачевский, крепко пожимая руку взволнованному и счастливому Путне.

21

Утопавшая в глубоких снегах Транссибирская магистраль до самого Новониколаевска[24] была забита колчаковскими эшелонами — двадцать с лишним тысяч вагонов и свыше трехсот паровозов замерли на рельсах по обеим колеям, вытянувшись в одну сплошную ленту, и представляли собой фантастическую картину тысячеверстного железнодорожного кладбища, созерцание которого мертвецким холодом опаляло душу. На всех этих будто скованных сибирскими морозами эшелонах были явственно обозначены следы панического бегства: рядом с теплушками валялись трупы солдат и офицеров, а кое-где мертвые тела лежали целыми штабелями.

Колчак, задумавший грандиозный по своему размаху план эвакуации крупных городов Урала и Сибири, стремившийся вывезти под напором наступавших красных дивизий станки, заводское оборудование, склады с военным имуществом, эвакуировать тыловые учреждения, — не учел многого, и потому план этот, считавшийся вполне реальным, на поверку оказался совершенно невыполнимым.

К тому же Транссибирская магистраль была технически слаба по своей пропускной способности — ведь ежедневно по ней шли два встречных потока эшелонов: на восток отправлялись награбленные колчаковцами ценности, на запад — все то, что ненасытно требовал фронт, — боеприпасы, продовольствие, уголь для паровозных прожорливых топок. Заторы объяснялись еще и тем, что сами пути нередко вздыбливались от взрывов, которые устраивали сибирские партизаны. Не дремали и железнодорожники, сочувствовавшие большевикам: намеренно срывали графики движения поездов, выводили из строя паровозы и вагоны, саботировали подвозку угля. Казалось, и сама природа восстала против адмирала: лютая стужа превращала эшелоны в безжизненную вереницу вагонов, платформ, теплушек и паровозов.