Любить птичку-ткачика - Светлана Демидова

– Ты обо мне тоже!

– И чудесно! – Мила организовала на своем лице ту самую старушечью улыбку. – Давай останемся с этим незнанием!

– Люда!

– Я не Люда!!!

– Для меня ты останешься Людочкой…

– Замолчи!! – крикнула она и запустила в него чашкой с остатками зеленого чая.

Он не отстранился. Чашка угодила ему в грудь. Мокрое пятно от чуть зеленоватой жидкости расползлось по его светло-голубой рубашке безобразным многоногим пауком. Несколько крупных капель попало и на серые брюки.

– Клеймо, – сказала Мила, кивнув на многоногое пятно. – Знак другим, чтобы остерегались тебя… Жаль, что высохнет…

– М-Мила… – начал Цебоев, и она почувствовала, как неправильно в его устах звучит ее имя. На самом деле она давно уже не Мила. После того, что с ней случилось, она не может больше ни с кем быть милой. А есть ли антоним к слову «милая»? Нечто прямо противоположное? Почему-то никак не вспоминается… но ведь это слово и должно стать ее именем. Она посмотрела на Владимира, и наконец до нее дошло, что все это время он ей повторял: – Да ты не слушаешь меня!! Почему ты меня не слушаешь?! Выслушай все-таки!!!

Он подскочил к ней и взял за плечи. Этого не надо было делать. Не надо было. Его руки прожигали насквозь ее замызганный халатик, в котором она последнее время и спала, и бодрствовала, и даже временами, кажется, что-то ела.

Мила отшатнулась с плещущимся в глазах ужасом. Он не отпустил ее плеч и сказал то, что она никак не ждала услышать:

– Я люблю тебя, Людочка… Все-таки… Людочка…

– Это жестоко, Цебоев, – прошептала она. – Отпусти меня… немедленно…

Он разжал руки, и Мила бессильно опустилась на диван.

– Конечно же, ты мне не веришь…

Она не посчитала нужным отвечать. Она обняла себя за плечи, чтобы не горели те места, к которым прикасались его руки. Владимир сел напротив нее на табуретку, на которой Мила держала вечную свою чашку с зеленым чаем, и сказал:

– Я понимаю твои чувства и… даже разделяю… но выслушай… прошу…

Она лишь брезгливо повела плечом, которое так и сжимала собственной рукой.

– Получается, что я совершил подлость, но ведь не знал…

– Не знал, что совершаешь подлость? – усмехнулась Мила.

– Не знал, что… полюблю тебя… Гелена попросила помочь ей… по-родственному… Я согласился. Откуда мне было знать, что она затеяла…

– Только не надо прикидываться непорочным!

– Я не прикидываюсь. Она сказала, что пришлет ко мне подругу затем, чтобы я открыл ей глаза на человека, который ей изменяет. Просила не говорить, что мы… в общем… родственники, чтобы ты не сомневалась в моей беспристрастности.

– Я и не сомневалась, – горько улыбнулась Мила. – Я, дурища, ни в ком не сомневалась… Но почему же ты беспристрастно не открыл мне бесчисленные связи Романца? Гелена так велела, да?! А ты во всем ее слушаешься! Братишка!

– Это, конечно, она тебе сказала, да?

– У меня нет оснований ей не верить!

– Я не все сказал тебе о Романце вовсе не по указанию Гелены. Я просто… сразу влюбился в тебя, как только увидел… Разве ты не почувствовала этого?

– Не вижу связи между твоей якобы любовью с интрижками Романца!

– Конечно, не видишь, – горько проговорил он, – ни сейчас, ни тогда… Я не хотел сделать тебе больно… Я видел, что ты любишь его, и открыл только то, что все равно скоро стало бы тебе известно.

– В каком смысле?

– Ну… про бывшую жену и сына Романец все равно вынужден был бы сказать… Сколько ни тяни…

– Этот сын – ему вовсе не сын! Зачем даже сейчас врешь?! А еще смеешь утверждать, что не хотел сделать мне больно! Да разве есть что-либо тяжелее известия о том, что любимый человек имеет ребенка и скрывает это!

– Я не вру… Мне не хотелось копать глубоко. Я тогда действительно не потрудился узнать, что он сын его бывшей жены, что Олег его только усыновил. Фамилия мальчика – Романец, а отчество – Олегович. Я на этом и упокоился. И о журналистке Анастасии Терлеевой ты все равно узнала бы.

– Откуда?

– О встречах Романца с журналисткой в ателье «Силуэт» тебе собиралась донести одна из его сотрудниц, которую Олег Станиславович, уж прости, тоже часто… дарил своим вниманием. С тобой она уже как-то свыклась, а терпеть на своей территории Терлееву не собиралась.

– Как трогательно! Да ты прямо… мать Тереза в мужском обличье, а не сыщик… Непонятно только, зачем про Сельвинскую врал!

– Да уж как начал, так пришлось и продолжать… Собственно, с Сельвинской Гелена и начала со мной разговор. Я, конечно, и сам ей кое-что посоветовал, но поверь, Люда, я не знал тогда, сколь далеко простираются ее планы! То есть я мог бы, конечно, узнать, если бы поставил себе такую цель, но думал, что она действительно хочет тебе помочь. А это было мне на руку…

– Что значит «на руку»? – вскинулась Мила.

– Ну… если ты не простишь Романца и станешь свободной, то… у меня появляется шанс… Я, конечно, понимал, насколько безобразно выгляжу против такого человека, как твой дизайнер, но… Каждый человек на что-то надеется… И когда ты вдруг откликнулась… это было такое счастье… Людочка… такое счастье…

– Не стоит про счастье! Лучше скажи: когда ты заключал со мной ту «сделку»… помнишь… ты уже знал, чего на самом деле хотела Гелена?

– Нет. Я вообще с ней мало общался, особенно в последнее время. Мы… сводные брат и сестра. Познакомились, когда нам было по восемнадцать, и сначала вроде бы… подружились, а потом… В общем, оказалось, что у нас с ней абсолютно разные интересы и взгляды на жизнь.

– И когда же ты узнал, что она затеяла?

– Довольно скоро…

– И молчал?! – Мила всплеснула руками. Широкие рукава халата махнули крыльями подстреленной птицы. – Почему же ты молчал?!

– Во-первых, я пытался урезонить Гельку… пытался даже купить ее деньгами, но того, что я предлагал, ей было мало. Этот ее гнусный Алик… он, на мой взгляд, безнадежен… Его уже никакая медицина на ноги не поставит. И мне кажется, что она это знает… что дело даже не в Алике. В общем, мне не хотелось в этом разбираться…

– Это – во-первых, а что же во-вторых?

– А во-вторых, я никак не мог признаться в том, что мы с Геленой тебя обманули. Боялся… страшился… с ума сходил от того, что все так по-идиотски получилось…

– Но, Володя! Тебе ли, сыщику, не знать, что правда… она всегда выплывет… как ее ни скрывай…

– Я собирался все рассказать тебе, когда ты… станешь моей женой. Вообще все…

– То есть лишь тогда, когда повяжешь меня по рукам и ногам брачными узами? – с упреком бросила ему Мила.

– Разве я собирался вязать, Людочка?! Мне казалось, что ты сама согласилась… добровольно… Или нет? Или с твоей стороны тоже была какая-то игра?