Белый хрен в конопляном поле - Михаил Успенский

И тогда я решился дерзко похитить возлюбленную, надеясь, что высокоученое чудовище в конце концов смирится. Послав через верного слугу записку своей любимой, я дождался урочного времени и, облачившись в доспехи, которые сейчас трясутся в седле перед вами, сел на своего любимого трехлетнего карего жеребца и поехал по ночному городу. За плечами у меня развевался черно-белый плащ — то были цвета нашего рода, мужчины которого ни в чем не знали благоразумной середины.

Поместье дона Хулио находилось за городом и обнесено было высокой стеной. Но и эта мера была излишней: только безумец или невежда рискнул бы наведаться туда без разрешения обладателя столь грозного имени.

В тишине благоуханной неспанской ночи явственно доносился бой часов городской башни, возвещавший полночь.

Этот звон и был знаком для моей любимой.

Как я, сам алхимик, мог забыть, что всякий подлинный ученый ровно в полночь должен выходить из подвала, чтобы сверить ход своих опытов с движением звезд, иначе изо всех колб, реторт и мортилий может полезть такое, что потом его не загнать обратно никакими заклинаниями! Воистину влюбленные теряют разум!

Басурманда уже ждала меня возле условленной калитки. В своих нежных и тонких руках она держала трогательный узелок со своими нехитрыми ценностями — а ведь я мог ее окружить королевской роскошью!

— Стойте, безумные! — раздался грозный голос отца.

Дон Хулио Тебенадо стоял посреди двора, и широкая черная мантия его развевалась и билась в воздухе при совершенном отсутствии даже малейшего ветерка. Разгневанный отец так торопился, что даже забыл надеть на голову непременный высокий колпак.

— Оставь ее, проходимец! Дочь моя, вернись!

Опасаясь, что девушка может в последний миг одуматься, я склонился с седла и поднял ее к себе. Потом откинул забрало и крепко поцеловал — первый и последний раз в жизни. Ибо, едва лишь мои уста с сожалением оторвались от ее пунцовых и сладких губ, я ощутил в руках своих совершенную пустоту.

Прекрасная Басурманда исчезла!

— Что ты наделал, несчастный! — воскликнул дон Хулио, подбегая ко мне. — Ведь несравненная Басурманда не рождена от мужчины и женщины, как мнил ты, дилетант и невежда! Долгие годы выращивал я ее в реторте, ибо гомункул есть непременный и обязательный этап для получения философского камня! Она была соткана из непрочных нитей эфира и в эфир же претворилась, когда ты осквернил ее своим грязным земным поцелуем! Она была для меня самым дорогим на свете, воистину бесценным сокровищем, потому что я уже договорился с ведущим сарацинским адептом, Ал-Топчи Таракани, обменять ее на полведра одной из редчайших и драгоценнейших мышьяковистых солей и кувшин экстрагированной мочевины, столь необходимых для получения универсального растворителя, сиречь алкагеста! Теперь все труды моей жизни пошли прахом, и ты за это поплатишься!

С этими словами маг высоко воздел руки и заговорил на языке древней Иксулапии, который понимают лишь избранные.

И с каждым словом, не воспроизводимым ни на одном из наречий земных, я чувствовал, что проваливаюсь куда-то вниз. Голова моя закружилась, разум помутился…

Когда я очнулся, я стал тем, на чем вы теперь сидите… (Терентий прыснул.) … Да, вот так же захохотал и проклятый колдун, и смех его пронзил меня от кончиков ушей до копыт. Я открыл рот — может быть, уместней назвать его пастью? — и оттуда раздался совершенно чужой для меня голос. Я умолял колдуна вернуть мне прежний облик, сулил ему золото, обещал отдать в его распоряжение мою замечательную лабораторию, клялся засыпать его мышьяковистыми солями и утопить в экстрагированной мочевине.

Все было напрасно.

Дон Хулио насладился моим унижением и сказал с отвратительной усмешкой:

— Мое заклятие спадет тогда и только тогда, когда ты вступишь в битву с самым сильным из рожденных на земле магов. Могу добавить, что родился он именно сейчас, в эту самую минуту. Если маг сей будет побежден, в чем у меня есть великое сомнение, прекраснейшая девушка своего времени должна от всего сердца наградить тебя поцелуем. Твое счастье, что превратил я тебя не в отвратительное чудовище, как ты того заслуживаешь, а в благородное и сильное животное. Ступай же на поиски этого мага, и если успеешь найти его до скончания отпущенного тебе века, да еще и победить, то, возможно, и обретешь прежний облик. Заодно ты спасешь мир от величайшей опасности, хотя до мира мне нет никакого дела…

Сказав это, старый шарлатан зевнул и, что-то бормоча себе под нос, удалился в свои покои…

С тех пор скитаюсь я по лесам, полям и горам Агенориды, тщетно расспрашивая людей — от имени седока, конечно, а тех, кто не испугается говорящего коня, то и от своего, — о чудесном ребенке, проявляющем магические свойства. И только однажды напал я было на след: прошел слух, что в Стрижании есть именно такой мальчик по имени Гарри Поттер. Я уже было приготовился переплыть пролив, отделяющий туманный остров от материка, и неизбежно утонул бы, но вовремя выяснил, что возраст этого Поттера не совпадает с возрастом предмета моих поисков. Мой маг должен быть примерно ваших лет, а стрижанский вундеркинд куда моложе.

Жизнь в конском облике трудна и опасна. Постоянно приходится отбиваться от хищных зверей и жадных людей. Поэтому и таскаю я на себе это никчемное железо. Иногда заезжаю в какой-нибудь замок и прошу владельца накормить моего коня, а от приглашения на пир отговариваюсь тем, что дал своей даме сердца обет никогда не покидать седла и не снимать лат. Одни принимают нас ласково, другие травят собаками.

Должен заметить, что земледельцы меньше дивятся говорящему коню, чем люди благородные или образованные, потому что они ближе к природе и сами частенько ведут беседы со своими четвероногими помощниками.

Но даже в таком состоянии стараюсь я оставаться подлинным кабальеро. Не гнушаюсь вспахать поле бедняка или забить копытами лесного разбойника. Правда, жизнь прозаична, и мне частенько приходилось за мешок овса, бадью ячменя или даже клочок сена улучшать породу пейзанских лошадей. Хотя странная масть моя не передается потомству, зато остальные качества — вполне. А как-то раз одна немчурийская баронесса, чей муж уехал воевать сарацин, наскучив одиночеством… Впрочем, этот рассказ не для юношеских ушей… Овес нынче дорог! (Терентий обиженно скривился.) … Не раз подумывал я покончить со своим тягостным существованием, бросившись с какой-нибудь окаянной кручи. Или, к примеру, взять в хозяева некоего благородного кабальеро, отправляющегося на корабле за золотом в далекую Хлестофорику. Тамошние жители никогда не видели лошадей и не осмеливаются причинять им вред, даже убив отравленной стрелой хозяина. Я бы не стал дожидаться гибели этого кабальеро — просто-напросто сбросил бы его и ускакал в изобильные травой луга, где бегает немало неспанских коней, потерявших своих седоков. Возглавил бы табун, одичал бы, звали бы меня мустангом… Но каждый раз слабая надежда на избавление удерживала меня. Да и человечество, судя по словам дона Хулио, вскоре ощутит острую нужду в спасении…

Юные мои друзья, не слышали ли вы о некоем чудесном младенце, родившемся в пятый день восьмого месяца в 1999 году от Восхода?

Тихон и Терентий изумленно переглянулись и лихорадочно стали загибать пальцы. Стремглав ввел в Посконии календарь еще до их появления на свет.

— Так это же мы! — хором воскликнули принцы.

— Только никакие мы не волшебники, — сказал Терентий.

— У нас даже василиск получился какой-то маленький… — ляпнул Тихон.

Дон Кабальо остановился так резко, что братья чуть не полетели через его голову, да помешал пустой рыцарь.

— Василиск?

— Ты не слушай его, дон Кабальо, — попытался исправить положение Терентий. — Он у нас в семье дурачок. Таскается до сих пор с детской игрушкой…

— Не лгите, дети. Я чувствую рядом присутствие чего-то живого и необычного…

— Ай, ладно, — сказал Терентий. — Не пешком же идти. Ну, есть у нас василиск, но он говорящий, под статью Великого Уговора Агенориды не подпадает…

— Да я и не думал доносить! — обиделся дон Кабальо. — Нет, мальчики, вы великие волшебники! Василисков удавалось вывести только Оскопену Сигизийскому, и то они у него помалкивали… Какой же способ вы применяли — осиновую смолу или зыбкий камень?

— Ни то ни другое, — сказал Тихон и поведал коню всю историю с петухами и жабами.

— Да, — сказал белый конь вороной, выслушав принца, — с кормлением вы маху дали. Нельзя василиска кормить человеческой пищей.

— Мало ли что! — возмутился Терентий. — Кабы не он, тебя бы волки на клочки порвали, а потом и нас… Только силы его хватает ненадолго…

— Вырасти он уже не вырастет, — рассуждал конь, — разве что продержать его пару сотен лет в подземелье и кормить одними только крысами. А вот силы ему прибавить можно. Когда доскачем мы до такой полянки, чтобы травами изобиловала, я ему объясню, какие растения употреблять.