Эффект Сюзан - Хёг Питер

Женщина открывает дверь, мы заходим и садимся. Внутри капсулы стулья дизайна Ханса Вегнера, стол, три компьютера и почти беззвучный кондиционер.

На сей раз Торкиль Хайн не предложил детям прогуляться. Может быть, он уже не надеется, что это поможет. Может, не хочет, чтобы они истоптали его поле для гольфа. А может, в нынешних обстоятельствах уже слишком поздно защищать женщин и детей.

— Я поговорила с Баумгартеном, — говорю я. — Он рассказал о последних заседаниях. Они предсказали конец света. Записи не велись.

Он молчит.

— Они занялись спекуляциями золотом. Не знаю, когда это началось, может, ближе к концу. Но вы потеряли влияние на них. Вы вывели их из-под контроля Фолькетинга. А они потом ускользнули от вас. В итоге, Торкиль: если учитывать все это, думаю, мы можем остаться в Дании. Я возвращаюсь на работу в институт. Дети поступают в хорошую гимназию. Нам выплачивают компенсацию за раздавленный «пассат». Жизнь пойдет своим чередом, как будто ничего не случилось. Кроме одной маленькой детали: нам понадобится охрана. Какой-нибудь человек, который сидит в машине рядом с нашим домом. Первые месяцы он будет возить детей в школу. Что-то вроде нашего друга Оскара. Кто их убил, Торкиль? Случайно не вы?

Он хватается за край стола. Его помощница прижимается к нему плечом. Становится ясно, в чем состоят ее служебные обязанности. Она не делает записи под диктовку, сидя у него на коленях. Ее задача — останавливать его, чтобы он не разгорячился.

У нее это получается. Он делает глубокий выдох.

— В нашей семье я слежу за всеми расходами, — продолжаю я. — Благодаря этому я мгновенно замечаю финансовые аномалии. Вот, например, мне интересно, где вы взяли столько денег, чтобы стать королем островов Кронхольм. С частным джетом и вертолетом.

Помощница крепко сжимает его руку. Каким-то сверхчеловеческим усилием он сдерживает себя. Но губы его побелели.

— Конечно, я все изложила в письменном виде, Торкиль. И положила на хранение в адвокатскую контору. Все это будет передано журналистам, если с нами случится какая-нибудь неприятность. Тот парень, который пытался убить меня и Харальда. Это один из ваших людей? Над которым вы тоже потеряли контроль? Демократические процедуры всегда работают медленно. Но обходить их — дело рискованное. Посмотрите, что случилось с нами в Индии. Не ваш ли это случай, Торкиль? Не начинает ли все рушиться?

Я встаю. При всей его ярости я чувствую, что он все-таки держит себя в руках. Мне это не нравится. Как будто у него в рукаве есть какой-то козырь.

Лабан откашливается.

— И последнее, прежде чем мы уйдем. Может быть, обитатели островов Кронхольм, этого удивительного места, захотят, чтобы я написал для них какое-нибудь музыкальное произведение? Что-нибудь изысканное, например ораторию? Или, может быть, что-то монументальное, для торжественного открытия? Я подумал, что неплохо было бы использовать звук идеального удара клюшки по мячу. На фоне шума моря внутри «Ракушки». И криков чаек.

Нужно иметь мужество, чтобы собирать заказы в совершенно неподходящий момент. Но меня это не удивляет. Я помню, как Лабан пытался что-то продать правлению Копенгагенского университета во время торжественного ужина в тот вечер, когда университет вручал ему премию.

У Торкиля Хайна отсутствующий взгляд.

— Я поставлю этот вопрос на следующем заседании правления.

— Я предложу вам хорошую цену.

Торкиль Хайн кивает. Лабан и дети встают.

38

Мы снова в зеленом катере, на пути к городу. Мы с Лабаном сидим рядом.

— Хайн, — говорит он, — Баумгартен, Кирстен Клауссен. Им всем за семьдесят. И Магрете Сплид. И Корнелиусу.

— Андреа Финк когда-то сказала мне, что наибольшая угроза демократии — это когда люди никак не могут отказаться от власти.

Я поворачиваю голову в сторону причала. Лабан и дети смотрят туда же, сначала они ничего не замечают, потом видят множество одинаковых машин, которые не вписываются в ожидаемую картину.

Сначала мы не видим людей на причале. Но в ту минуту, когда мы ступаем на набережную, они оказываются повсюду, мужчины и женщины. Некоторые из них обладают той сдержанной отстраненностью, которая всегда присуща полицейским в штатском. Они молча встают вокруг нас. Задним ходом к нам подъезжает машина, похожая на инкассаторскую. Открывается задняя дверь.

Прямо за моей спиной встает мужчина. Если другие — и мужчины, и женщины, — представляя власть, совершенно невыразительны, этот привлекает к себе внимание. Одежда на нем серая. Он не полицейский. В этот момент я убеждаюсь, что вокруг нас несколько сил: государственный аппарат, полиция и что-то еще.

— Мне нужен адвокат, — говорю я.

И тут он ударяет меня ногой сзади.

Он бьет меня по ягодицам вытянутой ногой, с такой силой, что я влетаю в машину. Я ударяюсь лицом об пол, но не чувствую боли. Я вижу все четко, но тело немеет, нервная система парализована.

Лабан приземляется рядом со мной, он лежит на спине и смотрит в потолок, не в силах пошевелиться.

Мне удается встать на четвереньки и повернуть голову.

Серый человек поднял Тит и Харальда. Он схватил их за шею и держит на вытянутых руках, их ноги висят в нескольких десятках сантиметрах над землей.

Харальд весит, наверное, почти семьдесят килограммов, Тит — около пятидесяти пяти. А человек не отличается выдающимися размерами. И тем не менее он держит их без заметного напряжения. Лицо его светится азартом.

Харальд отбивается от него ногами. Мужчина ударяет его головой о дверь автомобиля. И вглядывается в лицо Харальда. Как будто пытается что-то разглядеть. И тут я понимаю, что именно. Он хочет увидеть страх. Он ищет его, словно пчела, которая ищет нектар.

Когда он на мгновение отводит взгляд от Тит, она вырывается и кусает его руку, между указательным и большим пальцами.

Он поворачивает голову и смотрит на нее. На руку. Ее зубы вонзаются ему в кисть, видна кровь, но она не течет, а брызжет по всему ее лицу.

На его лице никаких признаков боли. Только сильное любопытство. Он отбрасывает Харальда и хватает свободной рукой шею Тит. Я понимаю, что сейчас он убьет ее. А я все еще не могу сдвинуться с места.

Я вижу его ботинки. Это мокасины, серая кожа. Это он сидел за рулем экскаватора.

И тут его окружают четверо мужчин. Они едва успевают оттащить его, хотя он и сопротивляется. И он все еще смотрит на нее.

В эту минуту я понимаю, что это он душил Магрете Сплид.

Тит и Харальда укладывают в фургон. Двери захлопываются, машина трогается с места. Я не могу встать, ноги не повинуются мне. Но лежа на полу я достаю бумажный носовой платок и протягиваю его Тит. Она медленно и тщательно вытирает кровь с лица.

Они везут нас на Ивихисвай. Помогают встать на ноги, войти в дом, меня им приходится нести. В доме был обыск. Окна заклеены пленкой, везде расставлены лампы на штативах, а все бумаги прогнали через шредер. Они тут основательно поработали, обыскали наши столы и кабинеты и разобрали все на части. Розетки вынуты из стен, разобранная на части вытяжка стоит на полу. Диванные подушки разрезаны, а их внутренности измельчены самыми острыми инструментами, но ни одной пушинки на полу не заметно. Все сделано с хирургической точностью.

Когда они добрались до плиты, то нашли то, что я там спрятала — доклад и лист А4 с именами. За пластиной, закрывающей вентилятор духовки.

За круглым столом сидит Оскар, позади него стоит секретарша Торкиля Хайна, похоже, она прилетела сюда на вертолете. Она выдает каждому из нас алюминиевый чемодан, размером чуть больше, чем те, которые можно брать с собой в самолет в качестве ручной клади. Я оглядываюсь в поисках серого человека. Но нигде его не вижу.

— У вас есть пятнадцать минут, чтобы взять все необходимое.

— Оскар, — говорю я. — Копии всех документов переданы моему адвокату. Завтра рано утром о тебе расскажут на первых страницах всех газет.