Круги Данте - Хавьер Аррибас

Данте пытался осмыслить последние события. Он стоял перед этими бегинами, что-то подозревал, возможно, решение тайны было где-то у него под носом, но он был не в состоянии понять эти сигналы. Такими основательными были указания того безумного бедняги, который проповедовал на Санта Кроче, словно специально зашифрованные для поэта. Жаль, он не принял всерьез этого одержимого сумасшедшего. Даже когда на того напали. Несомненно, безумец был мертв, теперь Данте хотел бы в этом убедиться, чтобы удовлетворить свое любопытство следователя. Безумный проповедник говорил о бегинах. Его смятенный разум воспринял их как демонов с голубыми когтями.

Теперь он ясно вспомнил, логически осмыслил то, что произошло, когда они встретились с бегинами лицом к лицу перед зеленой дверью их domus paupertatis. Стали понятными то чувство тайны, которым было там все пропитано, и странная немота некоторых братьев. Но он сам говорил с другим, с тем, кого считал главным. Как же объяснить иначе молчание остальных? Он также вспомнил тот жест, который насторожил Франческо: они спрятали руки под одеждой ― жест, который Данте посчитал ритуальным, а теперь понял, что таким образом они скрывали эти ногти, которые выдали бы их прежнюю профессию. Он вспомнил об очевидно уклончивом повелении Филиппоне; без сомнения, он мог бы рассказать им куда больше.

В любом случае, новые открытия содействовали еще большему замешательству. Эти «демоны» ждали послания, несомненно, инструкций от кого-то. И этот кто-то не был из числа бегинов, он был кем-то, кто не мог раскрыть себя. Личность этого таинственного человека беспокоила Данте. Тут он посмотрел на Франческо и попытался представить себе, о чем тот думает, но его лицо было серьезно и непроницаемо, как обычно. Возможно, поэт обременял его. В конце концов, его телохранитель был готов атаковать бегинов, как только у поэта появились первые подозрения, а Данте его остановил. Его сомнения пошли на пользу преступникам. Новая забранная жизнь не была презренным грузом для его совести. Не было удовлетворения, но Данте ждал, что, но крайней мере, удовлетворительный финал теперь был возможен для всех и ― почему нет? ― возможно, даже для него самого; финал, в котором его разум избавится от мыслей о заговоре.

Глава 46

Остановка во дворце казалась вечной. Как тигр, посаженный в клетку, он бегал по коридорам, даже не переодевшись, страдая из-за задержки. Он бы хотел повидаться с графом, явиться к нему посреди его церемонной беседы и вставить свое срочное сообщение о том, что произошло. Но Гвидо Симон де Баттифолле был недоступен. Посланник Роберта становился таким только тогда, когда сам был в этом заинтересован. Данте все больше убеждался в том, что наместник не встречался ни с кем, не подготовив заранее детального сценария и ловушки, в которую собирался поймать собеседника. В любом случае, Франческо не мог обвинить поэта в медлительности.

― Возможно, вам не нужно идти… ― сказал ему юноша.

― Вы не можете в этом мне помешать, ― твердо произнес Данте.

Без лишних слов они спешно возглавили отряд графских солдат. День был в разгаре, и на улицах царило странное оживление. Люди переходили с одной стороны улицы на другую, слышались восклицания, кто-то размахивал руками, иногда раздавались крики, прохожие мешали проезжать всадникам и не были похожи на послушных и вежливых горожан. Всадники с силой стегали своих лошадей, подгоняли их ударами ног и коленей, расчищая путь. Они неслись во всю мочь к площади Санта Кроче. Грязная масса, которая, казалось, вышла из клоаки зла, заняла эти улицы: народ собирался потребовать правосудия. Эта благородная мысль переходила из уст в уста с самого начала дня. Красивые слова использовались для того, чтобы прикрыть жажду крови, ничего больше.

Данте молил о том, чтобы дождь начался с новой силой, чтобы он разогнал болтунов, очистил улицы и остановил этот грязный и опасный плебс, но в этот момент победило солнце. Было ясно, что город не признает перемирия; если дождь затапливал улицы некоторое время назад, то теперь он не собирался мешать огню наслаждаться своей силой. Да, именно пожар был там, где поэт и его спутник побывали четыре дня назад и поговорили с бегинами. Столб дыма и запах гари подтвердили дурные предчувствия немного раньше, чем они смогли все увидеть. Животное удовольствие от насилия пряталось под священной шкурой негодования горожан и теперь достигло высшей точки. Страх флорентийцев помог им стать храбрее, они нападали, как волки на стадо.

Разъяренный плебс в бешенстве забрасывал камнями здание, которое было убежищем бегинов. Калитка и доски, которые раньше защищали окна, были оторваны. Через пустые проемы кое-кто бросал горящую паклю и палки. Зеленая дверь была окутана дымом, ее свежая зеленая краска покрылась пузырями, но она отражала дикий натиск. Эта сцена парализовала Данте. Его кошмар снова представал реальным перед глазами с большой изобразительной силой. Огонь и толпа. Может быть, лай собак? И снова подозрительные мысли. Как эта человеческая масса узнала, на кого надо напасть? Казалось, что зло осведомленности распространилось по Флоренции со скоростью ветра. Или был очевиден интерес кого-то, кто стоял за ними. Дикие люди, устроившие беспорядки, не были настоящим лицом цивилизованной Флоренции; это были разъяренные мясники, которые выплескивали свою ярость на нескольких преступников. Эти символические враги представляли для каждого флорентийца воплощение его ненависти и страхов. Они давили ногами человеческие останки с веселой отвагой. Они хватали за волосы несопротивляющиеся головы, бросали их об стену только из желания посмотреть, как они ударятся об нее, оставив грязный кровавый след. Тут было много трупов, но они были так дико изуродованы жадными руками взбунтовавшегося народа, что было невозможно назвать их точное количество. Может быть, их было четыре, если брать за основу количество голов, лежавших в этом месиве плоти и крови.

На этот раз Данте не смог подавить тошноту. Его вырвало. Болезненный спазм сжал его желудок, и одновременно он хотел изрыгнуть все то, что Флоренция преподнесла ему за последние несколько дней. Он бы хотел так же избавиться от своих размышлений, сомнений, забот о том, чтобы стать снова флорентийцем, потому что не мог понять, какая разница между преступлениями, которыми он невольно занимался, и этим ужаснейшим актом поддельной справедливости.

Франческо действовал быстро. Он понял по виду нападавших, что в доме должен оставаться кто-то из бегинов. Теперь ему нужно было навести порядок и дать указания своим людям, чтобы они занялись усмирением толпы. Здесь не было и следа вооруженных сил Ландо, а ведь ему принадлежало исключительное право на насилие. Наемники, сильные и привыкшие к стычкам с врагами, более закаленные, чем эти поднявшиеся горожане, находились между толпой и домом. Они вытащили свои арбалеты, схватили шпаги и дубины и боролись с мятежниками, с их вожаками или с теми, кто не был достаточно проворным, чтобы покинуть первую линию. Они поступали с ними довольно жестоко, это было единственное, что они считали эффективным и необходимым в данном случае. Один из провокаторов попробовал выскочить вперед, по тут же получил удар палицей прямо в лицо. Он упал на колени, на лице зияла кровавая брешь там, где только что находился нос. Многие горожане остановились, открыв рты под впечатлением от увиденного, глядя на своего товарища, который хватал ртом воздух, захлебываясь кровью. Другой наемник, использовавший в качестве единственного оружия свою обутую в толстый сапог ногу, жестоко атаковал бунтовщика, оказавшегося впереди: он сильно ударил его ногой в колено. С ужасным ревом тот упал на землю, нога обвисла так, словно в ней не осталось костей. После этого солдаты, улыбаясь, пользуясь тем, что их противники немного отступили, стали целиться по толпе из арбалетов. Тут агрессивность нападавших оказалась исчерпанной, и они бежали, подхватив по пути своих покалеченных товарищей. Среди самых активных и жестоких мятежников поэт удивленно заметил в толпе очень характерный зеленый головной убор ученых. Это был однорукий и безухий человек, который расточал свой гнев на месте преступления у подножия горы Кручес.

Между тем Франческо де Кафферелли присоединился к солдатам, разрушавшим дверь. Им удалось быстро выломать ее. Сам Франческо, пройдя между клубами дыма с убийственным презрением, возглавил группу, вошедшую внутрь. Данте застыл, сидя на лошади, сильно волнуясь о судьбе Франческо и не думая больше ни о чем. Он не знал, что происходило внутри, но был уверен в том, что долгое пребывание там уменьшает им шансы на выживание. Скоро из дымившегося проема выскочила человеческая фигура. К облегчению Данте, это был Франческо, который тяжело дышал и держал на плече тело грязного от сажи и копоти человека, которого тут же бросил на землю. Потом Кафферелли тяжело закашлялся, сделал шаг вперед и с силой втянул в легкие воздух. Лежавший на земле человек начал кашлять и выплюнул слюну, смешанную с золой; ему было гораздо труднее дышать.