Среди красных вождей том 1 - (Исецкий) Соломон

— Что это вы, Максим Максимович? — спросил я входя. — С браунингом?…

— Сами знаете, какие теперь времена… это на всякий случай, — ответил он, переводя дыхание и кладя револьвер на ночной столик…

Пожалуй, еще большая растерянность охватила всех при продвижении армии Юденича, которая, как известно, дошла почти до Петербурга… Ну, конечно, по обыкновению, стали циркулировать самые страшные слухи, украшенные и дополненные трусливой фантазией.

Меня внезапно экстренно вызвал к телефону Красин.

— Ты будешь у себя минут через десять - пят­надцать? — спросил он торопливо.

— Буду… А в чем дело?

— Я сейчас тебе объясню… через десять минут буду у тебя… пока, — и он повесил трубку.

Он вошел ко мне с видом весьма озабоченным.

— Через час я должен ехать в Петербург, — начал он. — Дело очень серьезное .. Меня только что note 215вызвал Ленин, совнарком просит меня немедленно выехать в Петербург и озаботиться защитой его от приближающегося Юденича… Там полная растерян­ность. Юденич находится по спутанным слухам, чуть ли не в Царском Селе уже…. Зиновьев хотел бежать, но его не выпустили и среди рабочих чуть не вышел бунт из за этого… Его чуть ли не насильно задер­жали…

— Но ведь там же находится Троцкий, — перебил я его вопросом.

— Да вот, в том то и дело, что "фельдмаршал" совсем растерялся… Он издал распоряжение, чтобы жители и власти занялись постройкой на улицах баррикад для защиты города… Это верх растерянности и глупости… Одним словом, я еду… Но дело в том, что часть армии Юденича движется по направлению к Москве через Бологое и находится уже чуть ли не на подступах к нему.. Я говорил по телефону с Бологим… но не добился никакого толка… Меня предупреждают, что в Бологом я могу попасть в руки Юденича… Так вот, Жоржик, в случае чего, я хочу тебя попросить…

И он обратился ко мне с рядом чисто личных, глубоко интимных просьб позаботиться об семье, жене и трех дочерях, моих больших любимицах…

Но это не относится к теме моих воспоминаний.. Это глубоко личное.

Мы простились и он уехал.

Потом, когда опасность миновала, он рассказал о той малодушной растерянности, в которой он застал наших «вождей» — этих прославленных Троцкого и Зиновьева. Скажу вкратце, что Красин, имея от Лени­на неограниченные полномочия, быстро и энергично note 216занялся делом обороны, приспособляя технику, и своим спокойствием и мужеством ободрял запуганных защитников столицы.

(Так, у меня осталось в памяти, что он, в виду отсутствия танков, устроил по своему изобретению, род танков путем соединения обычных грузовиков, приспособив их к военным целям. Но я не техник, а потому ничего больше не могу сказать об этих приспособлениях. Но факт тот, что в трудную и критическую минуту на долю Красина выпало дело организации защиты Петербурга от нашествия Юденича. — Автор.) Конечно, читая эти строки, читатель может задать­ся вопросом: а как лично я реагировал на все это? Не праздновал ли я труса? Отвечу кратко. Я ни минуты не сомневался, что в случае чего, мне не миновать смерти, может быть, мучительной смерти — ведь белые жесто­ко расправлялись с красными. И поэтому я запасся на всякий случай цианистым калием… Он хранится у меня и до сих пор в маленькой тюбочке, закупоренной воском, как воспоминание о прошлом…

XV

Жизнь в "Метрополь", при всех вышеописанных условиях, стала для меня совершенно невыносимой. Одолевала ячейка с товарищем Зленченко во главе, одолевали все царящие там порядки, грязь и некультурность обитателей. Ячейка требовала много времени, и всегда по ночам, когда я усталый от своей обычной работы, должен был, вместо заслуженного отдыха, отдавать время и нервы "партийной" работе. К тому же, по наступлении холодов, в "Метрополе", в виду дровяного кризиса, почти не топили.

note 217"Наркомвнешторг" — дальше я так буду называть переименованный вскоре по моем вступлении в управление им народный комиссариат торговли и промышлен­ности — помещался в Милютином переулке, занимая громадный дом, и я перебрался туда, ночуя в моем служебном кабинете на диване, и заняв еще одну смежную комнату для жены. Я еще летом с громадными усилиями запасся для комиссариата дровами, и первое время мы все блаженствовали. Но вскоре, по небрежности истоп­ника, лопнули трубы в центральном отоплении и наш комиссариат обратился в ледяной дом. Мне удалось раздобыть «буржуйку» (железную печку), которую я и поместил в своем кабинете — распространяя страш­ный угар, она кое как нагревала: зимою в моем кабинете, при топившейся «буржуйке», температура подни­малась до восьми градусов, кода же печка глохла, дохо­дило до четырех и ниже градусов. Занимался я всегда в шубе, меховой шапке и валенках… Но мне не прихо­дилось жаловаться на это, ибо в других помещениях комиссариата, где не было никакого отопления, зимою тем­пература падала до четырех градусов ниже нуля и чер­нила обращались в лед… И в этой температуре люди должны были работать… у машинисток от стуканья по замороженным клавишам машин коченели пальцы…

Здание, занимаемое комиссариатом, представляло собою доходный дом, разделенный на ряд барских квартир. Таким образом, при каждой из них были благоустроенные кухни, где я и распорядился топить все время плиты, чтобы сотрудники могли там погреться и приготовить себе чай ( у кого он был).

Не могу не посвятить несколько слов моим сотрудникам, этим истинным страстотерпцам той эпо­хи. Большинство их было беспартийные, или по-советски note 218«буржуи» — дамы, девицы, молодые и старые мужчины.. Все это были представители настоящей интеллигенции, об­разованные, культурные и, конечно, истинные "лишенцы", хотя в то время такого юридического термина и не существовало. Мой комиссариат был лишен всяких пайков, и люди должны были жить на одно только жалова­нье, покупательская способность которого с ежедневным (факт!) вздорожанием жизни соответственно па­дала.

Периодические увеличения жалованья всегда отстава­ли и не соответствовали неумолимому темпу жизни. И по­этому все сотрудники жили тем, что, под страхом по­пасть в казематы ЧК, продавали все, что могли, на Сухаревке… В конечном счете люди ходили в каких то жалких, часто имевших совершенно фантастический вид, лохмотьях и в изношенной до отказа обуви.

Трамваи почти не ходили. Редкие циркулировавшие вагоны были со всех сторон, как гроздьями, увешены прицепившимися к ним с опасностью для жизни людь­ми. На остановках их старались оторвать такие же, как и они, озверевшие граждане… Происходили побоища и катастрофы. Но на них никто не обращал внимания — на войне ведь, как на войне…. Помню один случай, когда на моих глазах проезжавший близко такого перегруженного вагона грузовик, как бы слизнул цеплявшихся за вагон людей, задавив на смерть и перекалечив 17 человек… И… ни на кого это не произвело ни­какого впечатления в эту эпоху всеобщего озверения и оголтения…

Немудрено, что в виду такого состояния трамвайного движения главным, если не единственным способом передвижения для «буржуев» было хождение пешком. Но в течение длинной и суровой зимы улицы и тро­туары были забиты сугробами снега и ухабами. Передвигаться было трудно. Голодовки и лишения ослабили note 219людей. И чтобы поспеть во время на службу к десяти часам, «буржуи" должны были выходить из дома часов в шесть-восемь утра в зависимости от расстояния, но необходимо помнить, что все дома, находящееся в центре или близко к нему, были заняты "товарищами" и их се­мьями. С трудом вытаскивая ноги из глубокого снега, проваливаясь и падая, шли они, шатаясь от слабости и от голода в промокшей насквозь обуви или, вернее, остатках обуви. Озябшие и промокшие, приходили они в учреждение, где было холодно, как на северном полюсе. Кое-как работали весь день (естественно, что рабо­тоспособность их была крайне понижена), все время го­лодая, и в пять часов уходили домой, возвращаясь по неосвещенным улицам, что еще больше затрудняло путь… Совсем изнемогая, приходили домой и погружа­лись в мрак (ведь «буржуям» не полагалось энергии, а керосин и свечи были недоступны) и в холод своих нетопленных жилищ: дрова стоили безумно доро­го, лишь счастливцам удавалось за бешенные деньги тайно приобрести топливо, которое употребляли только для готовки на маленьких плитках-«буржуйках». До­ма они заставали своих близких, детей и стариков, страдающих от голода холода и, наводящей ужас и отчаяние, темноты…

Но далеко было до отдыха. Кроме службы, была еще "трудовая повинность", которая всем гнетом, всей тяже­стью опять-таки ложилась на «буржуев", ибо "товари­щи" всегда находили лазейки, чтобы отлынуть вместе со своими семьями от этой барщины.