Шрам - Марина Дяченко

Я не хотел, сказал Эгерт сам себе, но тягостное чувство не оставляло его; по душе будто елозили ржавые железные когти. Пытаясь вспомнить лицо Динара, он слишком ярко вообразил его сидящим у стола в этой самой комнате — и теперь боялся оглянуться, чтобы не встретиться с ним глазами.

Я не хотел, сказал Эгерт воображаемому Динару. Я не хотел тебя убивать, ты сам напоролся на мою шпагу… Разве я убийца?!

Динар молчал. Ржавые когти стиснулись.

Он содрогнулся. Перевернул страницу, скрывая под ней портрет Тории; уставился на чёрные полосы строк. Несколько раз механически пробегая глазами один и тот же отрывок, вдруг осознал его смысл: «Считают, что покровитель воинов Харс был реальным лицом и ещё в незапамятные времена прославился свирепостью и жестокостью… Рассказывают, он добивал раненых — как безнадёжных, так и тех, кого можно было вылечить, и делал это не из милосердия, а из чисто практических соображений: раненый бесполезен, всем в тягость, легче закопать его, нежели…»

Динара закопали под гладкой, без украшений, плитой. Шпага проткнула его насквозь; последним, что он видел в жизни, было лицо его убийцы. Успел ли он подумать о Тории? Как долго тянулись для него секунды умирания?

Кладбище у городской стены Каваррена… Усталые птицы на надгробиях… И та надпись на чьей-то могиле: «Снова полечу».

Ржавые когти стиснулись в кулак — и на Эгерта невыносимой тяжестью обрушилось осознание непоправимого. Никогда ещё он так остро не сознавал, что живёт в мире, исполненном смерти, рассечённом гранью между всем, что можно исправить, и всем необратимым: хоть как исходи горем — а не вернуть…

…С трудом опомнившись, Солль увидел, что сжимает в руках портрет; листок с рисунком оказался примятым, и Эгерт долго-долго разглаживал его на столе, кусая губы и думая, что же делать теперь. Знает ли Тория о рисунке? Может быть, она искала его и горевала, не найдя, а может быть, забыла о нём, угнетённая обрушившимся несчастьем, а может быть, она никогда не видела портрета, Динар нарисовал его в неком порыве вдохновения, а потом потерял?

Он вложил рисунок в книгу, потом не выдержал и снова взглянул — в последний раз, потому что хочешь не хочешь, а книгу надо отдать декану… Возможно, это ловушка, тогда лучше всего положить находку на прежнее место; но, может быть, для Тории это важно? Рисунок принадлежит ей; Солль передаст его декану, а уж тот сам решит, когда и как показать его Тории…

Он принял решение — и ему стало легче. Тогда, сжимая книгу, он подошёл к двери, намереваясь отправиться к декану; вернулся. С минуту посидел у стола, потом спрятал тёмный переплёт под мышкой, сжал зубы и вышел в коридор.

Путь его оказался долгим и трудным — уже ступив на него, Солль осознал всё безумие своей затеи. Он явится к декану, отдаст книгу, признается тем самым, что видел рисунок — и чей же? Погибшего жениха Тории, жертвы своего же бессердечия…

Два раза он поворачивал назад; встретившиеся по пути студенты удивлённо косились на него. Сжимая помертвевшими пальцами книгу, Солль встал, наконец, у двери кабинета — и готов был пуститься наутёк, потому что свершить задуманное показалось ему равнозначным признанию в собственной подлости.

Он всем сердцем желал, чтобы декан в тот момент оказался где угодно, но не в кабинете; сердце его упало, когда знакомый голос отозвался на его приветствие:

— Эгерт? Прошу вас, входите…

Тускло поблёскивало стальное крыло, в строгом молчании взирали на гостя стеллажи и полки. Декан отложил работу и поднялся Соллю навстречу; Эгерт не выдержал его взгляда и опустил глаза:

— Я пришёл… отдать…

— Вы уже прочитали? — удивился декан. Солль прерывисто вздохнул, прежде чем заговорить снова:

— Это… не та книга. Это я… нашёл…

И, не в силах выдавить больше ни слова, он протянул декану злосчастный томик.

Не то рука Солля дрогнула, не то Луаян замешкался, принимая книгу — но, встрепенувшись, как живая, она всплеснула страницами и едва не упала на пол; вырвавшись на волю, одинокий белый листок описал в воздухе круг и улёгся к ногам Эгерта; нарисованная Тория по-прежнему готова была улыбнуться.

Прошла секунда — декан не двинулся. Медленно, как заведённый, Эгерт наклонился и поднял портрет; преодолевая себя, протянул его декану — но другая рука выхватила его с такой силой, что бумага, разрываясь, треснула.

Солль поднял взгляд — прямо перед ним, бледная, вздрагивающая от гнева, стояла Тория. Эгерт отшатнулся, испепеляемый сузившимися, полными ненависти глазами.

Может быть, она хотела сказать, что Солль совершил кощунство, что рисунок Динара теперь испачкан руками его убийцы, что, коснувшись вещи, когда-то принадлежавшей её жениху, Эгерт преступил все возможные границы бессовестности — возможно, она хотела это сказать, но мгновенная вспышка гнева отобрала у неё дар речи. Вся боль и всё возмущение, до поры до времени сдерживаемые, вырвались теперь наружу; человек, запятнанный кровью Динара, осквернил своим присутствием не только стены университета, но и саму память о её погибшем возлюбленном.

Не сводя с Эгерта уничтожающего взгляда, Тория протянула руку и взяла, нет, выхватила у отца Динарову книгу; набрала в грудь воздуха, чтобы что-то сказать, но вместо этого вдруг сильно ударила Эгерта книгой по лицу.

Голова Солля мотнулась; выплеснув в ударе душившее её негодование, Тория вновь получила способность говорить, и слова пришли вместе со следующим ударом:

— Мерзавец! Не сметь!

Вряд ли Тория сама понимала в тот момент, что именно надлежит не сметь делать Эгерту. Полностью утратив над собой власть, она в исступлении хлестала книгой по лицу со шрамом:

— Не сметь! Негодяй! Убирайся!

Из глаз её летели во все стороны отчаянные, злые слёзы.

— Тория!!

Декан Луаян схватил дочь за руки; она отбивалась недолго — её скрутили истерические рыдания, и, опустившись коленями на пол, она выдавила сквозь судорожные всхлипы:

— Ненавижу… Не…на…вижу…

Эгерт стоял, не в состоянии сделать и шага. По губам и подбородку расплывалась кровь из разбитого носа.

Он сидел на краю канала, и горбатый мостик виделся ему снизу — замшелые камни с бликами воды на них, добротная кладка, основание перил, топающие ноги, гремящие колёса, сапоги, башмаки, босые ступни, серые от пыли, и снова колёса, копыта, башмаки…

Время от времени он опускал в воду замаранный носовой платок и снова прикладывал его к лицу. Кровь успокоилась было и опять полилась, и вид её заставлял Эгерта невольно содрогаться.

Он глядел на гладкую поверхность стоячей воды и вспоминал, как плакала Тория.