По следам древних культур - Коллектив авторов

В III — П веках до нашей эры столица скифов с Днепра переносится в Крым. Неаполь-Скифский превращается в главный город скифского государства.

Скифы создали не только свое государство, но и свою городскую культуру. Мы знакомимся в Неаполе с памятниками скифской архитектуры, с его мощными оборонительными стенами и башнями, с исключительно интересным мавзолеем, парадными сооружениями, украшавшимися скульптурами, с его жилыми оштукатуренными домами, крытыми черепицей.

Склепы Неаполя познакомили нас с совершенно неизвестной до сих пор скифской живописью. Среди вещей, найденных при раскопках, много привозных из разных мест, что говорит о широких торговых и культурных взаимосвязях скифов с самыми различными центрами древнего мира.

Раскопки в Неаполе-Скифском знакомят нас с той ступенью культуры скифов, когда она уже приобрела городской характер.

Но особенно важно то, что в характере скифских поселений и жилищ, в погребальном обряде (обычай хоронить в курганах и закалывать боевого коня), в скифских росписях, в предметам ремесла, в частности в посуде, деревянной резьбе, орнаменте, в одежде, мы находим всё больше и больше общих черт с культурой и бытом древних славян. Становится все яснее и яснее, что скифские земледельческие племена, наряду с другими народностями и племенами Восточной Европы, сыграли свою роль в процессах формирования восточного славянства и что древнерусская культура вовсе не создана варягами или пришельцами из Византии, как об этом твердили заграничные псевдоученые.

Русские народность и культура имеют глубокие местные корни, уходящие в глубь веков, и тут уместно вспомнить слова М. В. Ломоносова о том, что среди «древних родоначальников нынешнего российского народа, скифы не последнюю часть составляют».

Часть шестая. ДРЕВНИЙ ХОРЕЗМ

С. П. Толстов, доктор исторических наук, лауреат Сталинской премии

В сказочной стране

Мне трудно забыть впечатления того дня, когда наша экспедиция впервые прибыли в совхоз Гульдурсун, расположенный на краю пустыня, в 26 километрах к северо-востоку от тогдашней столицы Кара-Калпакии — города Турткуля.

Уже за много километров до Гульдурсуна на северо-восточном горизонте, над густой зеленью садов, над живописными «курганчами» колхозников возник могучий силуэт одной из крупнейших средневековых крепостей Хорезма — Большого Гульдурсуна. Чем ближе, тем величественнее разворачивалась панорама этой некогда грозной твердыни, молчаливым стражем стоящей на рубеже пустоши и цветущих орошенных земель правобережного Хорезма. Нетронутый веками, рисовался на вечернем небе бесконечный двойной ряд далеко выдвинутых вперёд башен.

Дорога в Гульдурсун сама по себе привлекала воображение. Уже скоро стало ясно, что это не простая дорога: путь лежал по широкому сухому руслу мёртвого древнего канала, тянувшегося параллельно современному арыку Таза-Баг-Яб и затем, разветвляясь, с двух сторон охватывившего развалины крепости. У подножья развалин с одной стороны раскинулись правильные ряды миниатюрных, по сравнению с мертвым гигантом, построек совхоза, а с другой — над пространством полей го там, то здесь поднимались бугры разрушенных временем и людьми средневековых усадеб — остатки некогда богато заселённого «рустака» (земледельческой округи) Гульдурсуна. Ещё дальше к западу, за руслом древнего канала, четко рисовался прямоугольник стен и башен средневекового замка Малый Гульдурсун, за которым все дальше и дальше тянулись поля и сады, наступающего на пустыню колхозного Хорезма.

Грандиозные развалины Гульдурсуна овеяны легендами и сказаниями. Ещё недавно в народе ходили поверья, что это — проклятое место, что в крепости скрыт подземный ход, охраняемый драконом, что всякий, кто попытается искать неисчислимые сокровища Гульдурсуна, должен погибнуть.

Местный уроженец, молодой кара-калпакский учёный У. Кожуров, рассказал нам слышанное им в детстве сказание о «Гюлистане» — «Цветнике роз». По преданию, это был богатый город с цветущей, изобилующей водой округой. Городом правил старый падишах, имевший красавицу-дочь по имени Гульдурсун. И счастливый город постигла беда: из пустыни пришли полчища калмыков, разрушая все на своем пути. Калмыки опустошили цветущие поля и сады и плотным кольцом охватили город. Мужественно оборонялись жители, и враги были не в силах преодолеть их сопротивление. Прошли месяцы, и на помощь завоевателям пришёл ещё более страшный враг — голод. Иссякли запасы. Люди умирали на улицах. Поредевшие защитники с трудом держали оружие в ослабевших руках. Созвал тогда падишах на совет своих вельмож и полководцев. И нашелся среди них один, предложивший испытать последнее средство спасения. Это был хитроумный план. Осаждённые гюлистанцы тайно привели во дворец лучшего из сохранившихся ещё нескольких быков, досыта накормили его последней пшеницей из царских закромов и выпустили за городскую стену.

А от голода страдали не только осаждённые, но и осаждавшие. Опустошив округу, калмыки за многомесячную осаду съели все, что можно было съесть, и в лагере их начали поговаривать о неизбежности снятия осады. Голодные калмыки поймали и убили быка, и, когда увидели, что желудок его набит отборным пшеничным зерном, пришли в смятение: «Если они скотину так кормят, какие же ещё у них запасы! — кричали воины. — Осада безнадёжна, город неприступен, надо уходить, пока мы не умерли с голода».

Так решили и военачальники калмыков, и в лагере начались сборы в обратный поход.

Но иначе решила дочь падишаха — Гульдурсун. Много месяцев наблюдала она со стен за предводителем калмыков, молодым красавцем, смелым витязем — сыном калмыцкого царя. В сердце её вспыхнула неудержимая страсть к предводителю врагов её народа. И когда увидела она, что хитрость осаждённых удалась, что над лагерем врага стоит рёв нагружаемых верблюдов, одна за другой исчезают свертываемые бесчисленные юрты калмыков, что не пройдёт и нескольких часов, как они уйдут и навсегда уйдёт с ними красавец-царевич, свершила она недостойное дело: с преданной служанкой послала она калмыцкому витязю письмо, где описала свою страсть к нему и выдала тайну гюлистанцев. «Подожди ещё один день, — писала она, — и ты увидишь сам, что город сдастся».

Калмыки развьючили своих верблюдов, и вновь в ночи загорелись бесчисленные лагерные костры. И когда на рассвете гюлистанцы увидели, что враги ещё теснее охватили город, что не увенчалась успехом их хитрость, они пришли в отчаяние, и умирающий от голода город сдался на милость победителя.

Город был разграблен и сожжён, жители частью перебиты, частью уведены в рабство. Предательницу Гульдурсун привели к царевичу. Он взглянул на неё и сказал: «Если она из-за недостойной страсти к врагу своей родины предала свой народ и своего отца, как же она поступит со мною, если кто-нибудь другой пробудит её страсть? Привяжите её к хвостам диких жеребцов, чтобы не смогла она больше предать никого».

И разорвали кони тело Гульдурсун на мелкие части и рассеяли его по полям. И от проклятой крови предательницы запустело это место и стали звать его не Полистан, а Гульдурсун.

В этом трагическом сказании есть зерно исторической истины. В преданиях народов Средней Азия под именем калмыков — грозных завоевателей XVII–XVIII веков, огнём и мечом прошедших по Казахстану и северной части Средней Азии, — сплошь и рядом скрываются ещё более свирепые завоеватели ХШ века — монголы Чингис-хана. И именно в дни монгольского нашествия оборвалась жизнь в стенах и на полях Гульдурсуна, вновь расцветающего в наши дни.

С естественным нетерпением, едва закончив разгрузку каравана экспедиции, мы двинулись на развалины. Пройдя через мрачный лабиринт предвратных оборонительных сооружений и пересекши огромное внутреннее пространство, покрытое заросшими кустами и занесенными песком буграми разрушенных построек, по крутому песчаному склону мы взобрались на северную стену, и отсюда, с пятнадцатиметровой высоты, перед нами открылась грандиозная, незабываемая панорама древнего, покоренного пустыней Хорезма, перед которой померкло ещё недавно столь яркое впечатление от гульдурсунских развалин. Впереди нас, разливаясь необозримым морем на запад, на восток и на север, лежали мертвые пески. Лишь далеко на северном горизонте сквозь дымку дали рисовался голубоватый силуэт Султан-Уиздагских гор. И повсюду среди застывших волн барханов, то густыми скоплениями, то одинокими островками, лежали бесчисленные развалины замков, крепостей, укрепленных усадеб, целых больших городов. Бинокль, расширяя кругозору открывал все новые и новые руины, то казавшиеся совсем близкими, так что можно было видеть стены, ворота и башни, то отдалённые, рисующиеся нечеткими силуэтами.