Выкупленная жизнь (СИ) - Натали Лавру

январь и холодно. А ещё он заметно похудел, если не истощал, всем своим видом напоминал больше зверя, чем человека. Зато когда ему впервые показали сына, на его лице отразились вполне человеческие эмоции, — те самые, что он всегда старался как можно лучше скрыть.

Нам ни минуты не дали провести наедине; пока Максим спал, мы вчетвером сидели на кухне (точнее, все сидели, кроме меня: я стояла возле подоконника), где Лидия Николаевна, вспоминая прошлое, повторяла, что родился второй Дилан, один в один. Я пока не могла бы сказать, что Максим вообще на кого-то похож, только если на других таких же новорожденных.

Дилан пробыл в этот раз меньше обычного, о себе ничего не говорил, только ел с небывалым аппетитом и слушал рассказы матери. Мне же всё трудней удавалось сдерживать свой негатив относительно неё, а также желание попросить её уйти. Однако день был испорчен в любом случае, а я, удивляясь сама себе, промолчала.

Дни полетели, мое тело потихоньку начало приходить в норму, ухаживать за сыном я старалась сама и, по-моему, у меня это вполне получалось. Спала я по-прежнему без снов, и даже готова была уснуть стоя, только бы выкроить лишнюю свободную минутку для отдыха.

Когда Максиму исполнилось три недели, я попросила свекровь посидеть с ним, пока я хожу в институт, чтобы пересдать экзамен. Мне было не по себе от мысли, что придётся оставить сына на два-три часа, тем более просьба была адресована Лидии Николаевне, с которой отношения у меня не сложились совсем.

В институте я первым делом зашла в деканат, описала свою проблему, спросила совета, как лучше поступить в данной ситуации. Мне рекомендовали взять академический отпуск на год, а потом спокойно доучиться. Я решила, что если сдам экзамен сегодня, то продолжу учиться, хоть это и чересчур тяжёлая ноша для меня.

Пересдать экзамен так и не удалось: преподавательница отказалась даже просто выслушать меня, удивилась, как я вообще посмела явиться к ней.

В итоге я всё же написала заявление на предоставление академического отпуска. Решиться было трудно, от обиды я даже пустила слезу. Ещё эта феминистического склада преподавательница снова публично унизила меня… Даже декан нашего факультета никак не смог повлиять на неё. Я дала себе слово, что в следующем учебном году вернусь в университет.

Домой я почти бежала, однако и там мне пришлось призвать на помощь все остатки самообладания: свекровь, Лидия Николаевна, пока Максим спал, начала полоскать мне мозги по поводу того, что я, якобы, издеваюсь над ребёнком. Дело оказалось в том, что у меня стало не хватать грудного молока, и я начала давать Максиму смесь. Это и не понравилось матери Дилана, она сочла, что я нарочно отказываюсь от грудного вскармливания. Мне было предъявлено ещё много разных мелочей: придирки к бутылочкам, подгузникам и детской одежде. Грубить и показывать свой характер я не могла: во что бы то ни стало, надо терпеть и забыть, что такое гордость.

Месяц пролетел, как марафон: я перестала осознавать, какой сейчас день недели и месяца, подавила собственное эго. Даже приезд Дилана в десятых числах февраля лишь на день оживил меня, но не сумел вытянуть из этого потока суеты. Ни желаний, ни личного времени у меня уже не существовало, всё моё внимание было направлено на сына. Временами, правда, случались порывы собраться и увезти Максима в Нижний Волчок, к маме и сестре. Но прежде чем уехать, нужно было спросить разрешения у тех ненавистных мне людей, от которых я зависела.

Как бы я ни старалась, не смогла завоевать даже капли их уважения. Такие вольности, как приглашение к себе домой подруг, тоже дорого обходились мне: однажды Аню и Люду просто попросили немедленно уйти, так как в доме маленький ребенок, и они мешают. Нечастые встречи и прогулки с подругами и их моральная поддержка были, как глоток свежего воздуха для меня, это единственное, что я позволяла себе.

Время от времени я получала новости из Нижнего Волчка, хотя мама со Светой старались не нагружать меня лишней информацией. В феврале 2011 года Захар переехал в Сочи, один, без Светы. Мама сказала, что его по знакомству позвали на строительство олимпийского городка, и он без раздумий согласился. Да, последнее время Захар начал гонку за материальным богатством, это стало его навязчивой идеей, он очень изменился. Частично в этом была виновата я, но глупо было бы винить меня во всём остальном.

Следовало ожидать, что Света после такого снова надолго закроется в себе. Никому было невдомёк, что она чувствовала сейчас. Любила ли она Захара или просто цеплялась за него? А может, она надеялась, что Захар уехал временно и ещё вернётся? Лучше бы не возвращался. Он крайне некрасиво поступил с моей сестрой, причём знал это, так что ждать его больше не приходилось, да и соваться ко мне ему тоже не стоило бы. Моё дружеское отношение к нему кончилось и на смену ему пришло разочарование.

В мае, после очередного сеанса унижения от так называемых родственников, я собрала самые необходимые вещи и, никого не предупредив, уехала в Нижний Волчок, несмотря на то, что незадолго до этого Дилан высказался резко против такой инициативы.

Дилан теперь приезжал реже, чем раз в месяц. Когда он узнал, что мы с Максимом перебрались на лето в Нижний Волчок, грубо и со злостью выругал меня. Разговоры о том, что с ним происходит, стали запретными, его теперь вообще ни о чём нельзя было спрашивать.

Наши отношения потеряли всё то, что сближало нас раньше, а когда я пыталась обнять его, он мягко отстранял меня. Я понимала, почему он это делает: скоро мы должны были попрощаться совсем, но не знали, когда именно это произойдёт. Звериное сознание взяло верх над человеческим. Я всё меньше находила в нём своего мужа и начала сомневаться в том, любит ли он меня до сих пор.

От депрессии меня спасла поддержка родных, а также любовь