Золото гоблинов - Бахыт Кенжеев

Что до Катерины, главного обвинителя, то месяца через два в Монреале она напрочь отказалась возвращаться к этой опасной теме. Стыдилась ли она того, что опозорила своего Безуглова (которого, вероятно, тоже по-своему любила)? Или поняла, что ворошить эту историю не следует? Или новая жизнь оказалась слишком большим испытанием, которое заставило ее как бы поставить крест на прошлом? В последнем я сомневаюсь -необходимые бумаги она получила на удивление быстро, сняла и обставилаквартирку в одной из многоэтажных бетонных громад в центре города, подала заявление в аспирантуру. Увидав на столике в ее прихожей конверт с чеком социального пособия, я усмехнулся про себя неисправимой страсти русских обманывать правительство.

Все, кажется, забыли доцента Пешкина; Алексей (так и не узнавший, правда, обстоятельств нашей последней встречи с Михаилом Юрьевичем) был уверен, что тот благоденствует в своем Белизе или куда еще могла занести его судьба. Но обещанного факса от него нет до сих пор.

Прошло месяцев восемь. Утром переименованного, но не отмененного Первого мая я валялся в постели, предвкушая двухдневный отдых. В углу, прямо на ковре, бессовестно храпел Ртищев, отошедший ко сну только под утро, когда вся водка уже кончилась. Его участившиеся вечерние встречи с АТ, в которых я с известных пор прекратил участвовать, становились все угрюмее. Скажу больше: если поначалу с кухни иногда доносились пискливые звуки лиры -друзья либо хвастались сочиненным, либо ругались по поводу непонятных мне технических подробностей,- то со временем они сменились тусклым позвякиванием полных стаканов да громогласными политическими инвективами.

Иные, размышлял я, рождены для того, чтобы противостоять обществу, каким бы оно ни было, и сделать этих людей счастливыми положительно невозможно!

Я включил телевизор, где душещипательный мексиканский сериал перемежался дурно переведенными на русский рекламами жевательной резинки и гигиенических прокладок. Посередине рыдания чернокудрой героини вдруг заиграл марш "Прощание славянки", и по экрану поплыли виды улицы Сен-Дени. В углу мерцал логотип фирмы "Аурум" – слиток золота с угадывающимся клеймом швейцарского банка. У витрины мехового магазина задумчиво маялась Марина Горенко, переодетая под российскую фабричную работницу, то есть в мешковатом пальто с кроличьим воротником и (секрет фирмы) примерно тремя килограммами ваты, подложенной на бедра и поясницу. Благодаря умелому гримеру она выглядела не на тридцать, как обычно, а на добрые сорок пять. В кадре появился Безуглов с логотипом фирмы на лацкане малинового пиджака. Он залихватски обнял фабричную работницу и увлек ее сквозь двери магазина. Через секунду они уже обнимались на смотровой площадке горы Монт-Ройяль, над панорамой города. Вату демонтировали, грим заменили новым, прическу полностью переделали. Шуба (взятая в магазине за сотню напрокат – уж это я помню) была даже не норковая, а соболиная, от Альфреда Сунга. В отдалении, скрестив на груди руки, стоял господин Верлин, с отеческой улыбкой созерцая облагодетельствованных россиян.

– Фирма "Аурум",- вкрадчиво сказал Белоглинский. Гарантированная прибыль, устойчивые котировки, вложение в производство. Канадское золото!

– Shit! – услыхал я вдруг из ванной комнаты.- Shit! Сколько миллионов уже сделал этот поганец Верлин и до сих пор не может переселить нас в нормальную квартиру!

– Что-то вы становитесь буржуазны, Алексей Борисович,- сказал я вежливо.- Неужели для вас какая-то горячая вода важнее, чем возможность жить на родине и верно служить ей своим высоким искусством?

– Go to fuckin' hell!***- закричал АТ, который в последние месяцы приобрел странную привычку ругаться по-английски, причем – вот лингвистическая загадка! – почти без акцента.- Перестаньте меня дразнить! Что, и телефон опять не работает? А еда в доме есть по крайней мере?

– После либерализации цен в Москве есть все,- сказал я.

– Это в Москве, но не в этой квартире. И кофе кончился? Впрочем, не сердитесь, Анри. У меня просто похмелье. Кроме того, первого мая я всегда в депрессии.

Он все-таки разыскал остатки растворимого кофе и присел с дымящейся чашкой на диван.

– Знаете тоску по утерянному раю? Для многих это связано с детством. Я не стану приукрашивать – дети, по большому счету, бывают столь же злыми и корыстными,- сколь и взрослые. Только предметы их зависти или корысти кажутся нам, после стольких прожитых лет, жалкими и невинными.

– Не вполне так,- сказал я.

– Бог знает. В любом случае я не исключение. Мне было лет восемь, Анри. Мы жили в известном вам подвале. Первого мая отец с матерью оставались в постели едва ли не до полудня. Между тем еще с самого раннего утра с Кропоткинской начинали доноситься слабые звуки полувоенной музыки. У советских песен есть одно неоспоримое достоинство – они умеют будоражить незрелые души. С первых же звуков ты вдруг ощущаешь небывалую радость, как будто навсегда получил прощение от отца небесного. В тебе просыпается неодолимое желание встать в строй, возможно даже и с винтовкой, и, притопывая, маршировать куда-то рядом со смелыми, сильными молодыми людьми и грудастыми девицами со значками ГТО на тренировочных костюмах, под огромным, чуть шатающимся от ветра портретом вождя, который к тому же глядит на тебя со всех фасадов.

– Вы знаете, что я страдаю амнезией, Алексей Борисович. Все, что относится к моей жизни в России, кроме языка, у меня словно резинкой стерто из памяти. Право, мне трудно поверить, что вас может волновать вот это…

На экране показывали демонстрацию коммунистов, на первый взгляд почти такую же, как при старом режиме.

– О нет, этот муляж меня не волнует. Посмотрите на эти затравленные стариковские лица – на них ни следа того счастья и покорности, о которых я вам рассказываю. Представьте себе постаревших Адама и Еву, пикетирующих райские врата. Возвращение в рай невозможно. Никакая советская музыка, звучащая сегодня, уже не заставит меня, украдкою выскользнув из дома, добежать до перекрестка с Кропоткинской, по которой неостановимой волною ступают мои старшие сограждане, преображенные причастностью к великому. Знаете самый счастливый час в моей жизни? Демонстранты однажды взяли меня с собою на Красную площадь. На трибуне Мавзолея стоял Брежнев, нет, скорее Хрущев в своей хрестоматийной шляпе. И мне казалось, что он машет шляпою мне, Алексею Татаринову, и хотелось ну просто жизнь положить за свою прекрасную отчизну! Где это все?

– В гнезде! – рявкнул проснувшийся Ртищев.- На верхней полке!

Где несутся волки! Подавай пива, миллионер вонючий! Я знаю, ты непременно с вечера запасся!

К середине весны работы в фирме отнюдь не убавилось, но она как бы вошла в колею, и даже разношерстные канадские специалисты, переселенные наконец из безугловского подвала в четыре специально купленные квартиры в Крылатском, по комнате на каждого плюс гостиная с телевизором, перестали жаловаться на жизнь, напиваться до полусмерти поддельным коньяком и выяснять сравнительные достоинства хоккейных команд путем кулачного боя. Строительство завода, к моему удивлению, возобновилось. Турецкие рабочие уже штукатурили стены, прокладывали коммуникации и распаковывали на стройплощадке первые коробки с оборудованием. Пан Верлин и его компаньоны начали ходить на приемы в посольства и давать интервью в печати. У дверей наших трех фондовых магазинов стояли многочасовые очереди, охраняемые конной милицией. Мы проводили в Москве уже больше времени, чем дома, но Алексей, к моему изумлению, приезжал на родину все с меньшей охотой. Что это было – усталость? Брезгливость? Крушение надежд? Не испытывая недостатка в приключениях любовных, Алексей жаловался мне, что их героинь привлекают к нему не эллоны, а нечто куда более прозаическое. Охладел он, по-моему, даже к Катерине, однажды обмолвившись, что она "перегорела" – что меня, надо сказать, возмутило, потому что под словечком этим чувствовалась всегда бесившая меня в АТ ультраромантическая подкладка.

– Да и вся эта страна если не перегорела, то это произойдет в самом близком будущем,- добавил он.

Между тем засинело небо, растаял последний черный снег, до теплых дней сохранившийся в дальнем углу нашего двора, обнажив старые газеты, собачьи фекалии и полуистлевший кусок картона с торопливой крупной надписью "Коммунизм не пройдет". Банк "Народный кредит" приобрел здание разорявшегося без государственных дотаций Малого гимнасия и уже заканчивал отделочные работы. Зеленов публично объявил, что щедростью банка в Сосновом зале будут продолжаться концерты и что на освящении нового здания там выступят все звезды отечественной экзотерики.

Первый роман АТ, вышедший сразу после путча, вызвал весьма вялый интерес и едва окупил расходы. "Плохо берут",- вздыхали продавщицы, когда АТ осведомлялся об успехе своего творения, которое даже я, при всем сочувствии к автору, едва дочитал до конца.