Серебряный змей в корнях сосны - Сора Наумова

– Не надо церемоний, – раздался голос, не мужской и не женский, не старый, но и не слишком молодой. – Вижу, вы прошли испытание. Кицунэ как никто чуют в человеке самое дурное и видят ложь насквозь. Вы и правда пришли ради своего друга. И вы оба правда умеете сожалеть о содеянном и проявлять сочувствие к тем, кто отличается от вас. Способные на сострадание никогда не получат от Кёкан отказ в помощи.

– Мы благодарим главу за доброту, – Хизаши склонился ниже, после чего поднялся и продолжил: – Вы правы, наш друг в опасности.

– Лишь друг? – проронил голос из-за ширмы. – Что ж, будет вам известно, что это только начало. Кёкан укажет путь, но пройти его вам придется самим.

Сожаление. Тени замка Мори

В Кёкан Хизаши чувствовал себя как дома.

Это было странно, учитывая, что он здесь впервые и не знал, откуда ждать опасности. И тем не менее довольно скоро он совсем расслабился.

Сасаки поводил их по территории школы, доступной для гостей, частенько прерываясь, чтобы поздороваться, обменяться дежурными вопросами и вежливыми улыбками. Никто здесь не смотрел на него свысока, хотя среди учеников встречались и такие здоровые лбы, что могли ударом кулака снести самурая со скачущей лошади. Возможно, это и означало «найти свое место», но вместо привычной насмешки над человеческой склонностью к привязанности – все равно, какой, – Хизаши почувствовал зависть. И в то же время, глядя на любопытные, но не злые лица вокруг, на изящные крыши жилых павильонов, возвышающихся над садом, в котором рядом цвели летние яркие гортензии и зимние строгие камелии, ощущая невероятное спокойствие и умиротворение этого места, Хизаши вспоминал годы в Дзисин и признавал – он стал тем, к чему Хизаши привязался. Совсем как люди, которых он привык презирать.

С Дзисин были связаны воспоминания. Вечера перед отходом ко сну, когда Кента не ложился до последнего, пытаясь под руководством Сасаки повторить вязь замысловатой каллиграфии. Рассветы, наполненные прохладой – но и теплым дыханием спящих на соседних футонах. Все это вдруг стало казаться выдумкой. Как будто Хизаши уснул и вот открыл глаза – и ничего этого не было.

– Почему никто не на занятиях? – спросил Юдай, когда они в очередной раз раскланялись с парой юношей, расположившихся прямо на траве и поедающих моти. И это несмотря на приближение ужина!

Сасаки рассмеялся.

– Вас, наверное, это смущает, но в Кёкан у каждого свой распорядок учебы и отдыха. Я встаю рано и приступаю к тренировкам, а мой сосед переносит большую часть занятий на вторую половину дня, ему так удобнее. Мы все разные.

– Но это разлагает дисциплину.

– Это дает возможность раскрыть свои настоящие силы, – поправил Сасаки, и Хизаши снова поразился произошедшим с ним изменениям. Прежде он бы ни за что не посмел перечить Учиде, даже рта бы не раскрыл. Но вот он мягко улыбается и не помышляет извиняться, заикаясь и бледнея.

– Другая школа – другие правила, – встал на его сторону Хизаши. – Однако все не может быть так хорошо, я прав? Ваш глава… Почему он не показался нам?

По взгляду Учиды он понял, что того это тоже насторожило. Да, они всего лишь ученики чужой школы, да к тому же один из них в бегах, но Хизаши нутром чувствовал подвох.

Сасаки на миг замялся, и это бросилось в глаза.

– Никто не видел главу, – признался он. – Но это не важно. Его мудрость не зависит от… внешнего вида. Он ведь не отказал в помощи, и, – Сасаки нахмурился, – если все так серьезно, что вы оба пришли сюда вместе, то что же случилось с Куматани-куном?

Набежавшие вдруг облака накинули скорбные тени на лица всех троих, и Хизаши перевел взгляд на плавное кружение сорвавшегося с ветки сухого листа. Даже Кёкан оказалась не настолько всесильна, чтобы перебороть смену сезонов. И почему-то вдруг вспомнился красный лист клена в руке улыбающегося Кенты – Куматани бы здесь понравилось. Точно понравилось.

– Хизаши-кун?

– Мацумото, твое лицо странное, – сказал Учида. – Ладно, хватит гулять. Сасаки-сан, где нам расположиться на ночлег? Там же и поговорим.

Он ничем не показывал эмоций, если они у него вообще были, и Сасаки, смущенно извинившись, отвел их к гостевому павильону в дальней части сада. Он был небольшим, в стиле Чжунго – похожий на красную лаковую шкатулку с резными рамами – и внутри уже кто-то зажег курильницу, добавляя в воздух свежих ноток кедровой хвои. Хизаши вмиг почувствовал себя невероятно грязным, едва снял обувь и ступил на татами. Навалилась усталость, спина согнулась, и, если бы Учида незаметно не подставил плечо, Хизаши бы пошатнулся.

– И нам нужен лекарь, – сказал Юдай.

– Я приведу его сюда, – ответил Сасаки. – Пожалуйста, отдыхайте. В задней части дома есть ванна под открытым небом. Чуть позже я принесу ужин. Думаю, вы пока не захотите ужинать со всеми.

Он ушел, получив скупой кивок Юдая, и Хизаши опустился-таки прямо на пол, только сейчас осознав, что первая веха его пути завершена. Он на месте, он не один, и это значит, что все еще можно исправить. И, как это ни удивительно, рядом сел Юдай, даже сейчас обнимающий нагинату, как любимую женщину.

– Здесь… тихо, – сказал он, и Хизаши усмехнулся. Не выдержав, откинулся на спину и выдохнул так, что заболели ребра. А может, они болели просто так, сами по себе. Точное количество ран уже и не сосчитать, и все они будто ждали удобного момента напомнить о себе одновременно. И, что особенно досадно – разнылся шрам на плече, тот самый, который Хизаши так бережно ото всех скрывал, свидетельство его грандиозного обмана.

– Выглядишь паршиво, – заметил Юдай, хотя и сам, между прочим, был далек от идеального облика, растрепанный, несмотря на попытки привести себя в порядок перед аудиенцией с главой школы, в грязном кимоно, даром что на черном почти не заметно кровавых пятен. Хизаши захотелось смеяться, но риск оказаться приколотым нагинатой к полу был велик, и он с усилием подавил веселье и поднялся.

– Я мыться, а ты жди лекаря.

Возможно, у Учиды были возражения, но Хизаши повернулся к ним спиной и гордо, насколько позволяла ломота в теле, удалился в указанном Сасаки направлении. На заднем дворике, огороженном глухим забором и зарослями высокого бамбука, и правда обнаружилась ширма – за ней можно было смыть с себя грязь – и каменная ванна, где вполне уместились бы двое хороших друзей – иных такое тесное соседство смутило бы. А вот в одиночестве Хизаши с