Последний трофей Ганнибала - Вадим Астанин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дорогая Фауста, можешь поздравить меня с повышением. Ввиду предстоящей готской кампании государь своим эдиктом возвел меня в звание военного магистра конницы и милостиво назначил командовать семнадцатой скифской алой. Мои аланы остаются при мне в качестве телохранителей. Не думал, что буду слишком рад этому, однако, признаюсь честно, я свыкся со своими отрезающими головы дикарями. Ты знаешь, Фауста, я, по-примеру нашего отца, всегда ставил римский образ жизни превыше всего и был, мягко говоря, не в восторге от распространившейся при дворе и в обществе модой на все варварское, но здесь, общаясь с ними и постоянно находясь среди них, совершенным образом изменился. Нет, мое презрение к варварским порядкам и обычаям осталось, однако я вынужден признать, что им не чужды благородные порывы. Особо развито у них чувство долга по отношению к собратьям по оружию, известно им и сострадание. Помимо этого, они особо почитают храбрость и презирают смерть. Они обожествляют свое оружие, особенно мечи, давая им громкие, звучные и напыщенные имена. Прослыть среди них трусом значит заживо себя похоронить. Аланы, как и остальные скифы, прекрасные наездники и отличные стрелки из лука. Луки у них очень большие и их весьма тяжело натягивать. По-крайней мере, я до сих пор делаю это с трудом. Варвары же управляются с ними играючи. Такие луки позволяют скифам поражать противника на больших расстояниях, кроме того, стрелы, выпущенные из них, с трехсот шагов пробивают воина, облаченного в тяжелый доспех, насквозь.
Некоторые перемены в моем мышление прямо сказались и на моем облике. Если бы сейчас мы случайно встретились на улице, ты бы меня не узнала, решив, что перед тобой стоит неотесанный варвар. Я полностью перенял их манеру одеваться и выгляжу как они. Доспехи и снаряжение у меня тоже варварские. Одним отличаюсь я от них. Я не режу у поверженных врагов головы, хотя, если так пойдет и дальше, возможно, я тоже буду украшать своего буцефала роковыми трофеями.
Сразу же после совета у императора отправился к своему новому месту службы. Семнадцатая скифская расквартирована в нескольких милях от ставки, у деревни с труднопроизносимым местным названием. Рассчитываю добраться туда до темноты. Мои аланы сумрачно скачут позади меня. Толмач на своей куцей лошадке (пришлось подыскать ему лошадь побыстрее его ленивого мула) догоняет меня и коверкая все слова, пытается произнести речь, смысл которой я с трудом разбираю. Аланы недовольны будущим соседством и договариваются устроить потасовку. Драка в первый же день после повышения. Только этого мне и не хватало. Я останавливаюсь и, повернувшись лицом к варварам, произношу решительную речь, грозя всевозможными дисциплинарными карами возможным зачинщикам ссоры. Аланы угрюмо молчат, сверкая глазами в сторону толмача, отчего он начинает заикаться и трусливо пятится назад, под мою защиту. Не знаю, укротят ли они свой неуемный дух при встрече с будущими сослуживцами, но уверен, толмачу придется несладко.
Желая ободрить его, сообщаю, что он будет теперь постоянно находиться при мне секретарем. — Где я буду ночевать? — дрожащим от страха голосом спрашивает он. Я успокаиваю его, говоря, что ночевать он будем там же, где ночует мой денщик. Толмач веселеет, рассыпаясь в витиеватых благодарностях. Мы скачем дальше. По-крайней мере, одного беднягу я спас от расправы.
25 июля 378 года. По дороге к Константинополю
Дорогая Фауста, пишу тебе с марша. Император во главе сильной армии ускоренным маршем идет к столице. Моя ала находится в авангарде. За день мы проходим до шестидесяти миль. Император очень торопится, ибо известия с фракийского фронта одно хуже другого. У меня тоже не все благополучно. Аланы таки устроили на второй день драку со скифами. Поводом послужил мешок с овсом, который якобы у всех на виду пытался украсть у моего десятника солдат. Разнять дерущихся удалось с большим трудом, причем растаскивали сцепившихся сослуживцы обвиненного в краже, аланы же в это время, сидя в сторонке о чем-то оживленно переговаривались.
Прекратив драку, я должен был примерно наказать виновных. Римлян в таких случаях подвергают различным дисциплинарным взысканиям, но мог ли я действовать таким образом применительно к варвару, который всякое физическое воздействие в отношении него воспринимает как унижение? В то же время он должен был ответить за совершенный проступок и воспринять примененные к нему меры именно как наказание. В конце концов мои сомнения разрешил префект скифов. Он просил дозволения решить возникшие между подчиненными разногласия в соответствии с принятыми среди варваров обычаями.
Приняв грозный вид, я молчал некоторое время, словно размышляя над предложением префекта, а затем согласился, заметив при этом, что оставляю за собой право наказать виновных в соответствии с воинским уставом, если до заходы солнца они не понесут соответствующее их вине наказание. Префект молча склоняет голову и уходит. Я удаляюсь к себе в шатер. Толмач семенит следом, сокрушенно вздыхая. Похоже, он жалеет меня. Да я и сам чувствую себя неуверенно. Подозреваю, что мой авторитет как командира пошатнулся. В следующий миг я решил было повернуть назад и отменить свое необдуманное решение, но сдержался. Что сделано, то сделано. Мне остается терпеливо ожидать результата.
Через несколько томительных минут в мой шатер входит префект. Он говорит, что по древней традиции воинам, обвиняющему и обвиненному в краже, предоставляется право с оружием в руках доказать свою правоту. — Бойцы готовы, благороднейший. Прошу вас присутствовать на поединке. Я величаво киваю головой и не спеша, выхожу из шатра.
Бойцы действительно были готовы. Стоя в круге, образованном сарматами и аланами вперемежку, они, обнаженные по пояс, разминались, ловко жонглируя своими мечами. Увидев меня, алан и скиф, повернувшись в мою сторону, отсалютовали, ударив мечами о щиты, а затем вступили в яростную схватку. Великолепные бойцы, опытные и расчетливые, варвары не уступали друг другу ни по силе, ни по ловкости. Не удивительно, что поединок завершился без явного победителя. Бойцы остались на ногах, правда израненные и без щитов. Сила ударов их была такова, что щиты, точнее их обломки, щедро усеяли пространство импровизированной арены. Насколько я понял, инцидент был полностью исчерпан, спорщики обменялись крепкими хлопками по плечам и разошлись. И скифы, и аланы остались довольны результатом. Каждый народ выказал свою доблесть и заслужил уважение другого, а я сохранил за собой непререкаемое право повелевать и командовать.
4 августа 378 года. Фракия. Военный пост Ника
Дорогая Фауста, мы расположились лагерем у Ники, в непосредственной близости от бесчинствующих орд готов. Император вчера отбыл в Мелантиаду, где находятся основные силы нашей армии. После Константинополя ему приходится тяжело, ибо жители столицы, несмотря на угрозу варварского нашествия, осмелились открыто выступить против государя, обвиняя его во всех бедах, обрушившихся на государство. Справедливости ради надо сказать, что не они были первыми в напраслинах, возводимых на императора.
Горе-полководцы, уступившие варварам Фракию, объясняли свое поражение тем, что государь-де не придерживается правильной веры.
Злословие это подхватил константинопольский охлос, крича в амфитеатре, будто император потакает своим единоверцам. Крикуны настолько разозлили государя, что он в гневе пообещал сравнять город с землей после возвращения с войны.
Действительно, император Валент принадлежит к арианскому вероисповеданию, арианство же является господствующей религией у готов, однако это совершенно не дает право всякому оборванцу обвинять императора в явной измене Империи.
Впрочем, враждебное отношение Константинополя к Валенту общеизвестно, с полной очевидностью оно проявилось во время мятежа Прокопия, двоюродного брата погибшего в ходе персидского похода императора Юлиана, прозванного Отступником. Столица полностью поддержала узурпатора и отвернулась от него только тогда, когда большинству стало понятно, что Прокопий не собирается выполнять обещания продолжить реформы умершего братца.
При выезде государя из города из толпы, собравшейся у ворот, выбрался некий священник, имевший наглость, возвысив голос, требовать от Валента возвращения церквей истинно верующим, грозя в противном случае императору смертью в походе. Телохранители оттеснили возмутителя к стене, но семена разлада и раздора проросли недоверием и смущением в душах воинов. Поэтому государь задержал армию в Мелантиаде, стараясь речами и подарками поднять пошатнувшийся дух войска.