Население: одна - Элизабет Мун

стенки морозильного отделения и показала существу. Оно принюхалось, глядя почему-то не на снег, а на нее.

Шок от прикосновения пришел раньше, чем она поняла, что произошло, – все это время она смотрела ему в глаза, а не на палец. Она ощутила сухой шершавый язык и дыхание и отдернула руку. Чужак прикрыл веки и тоже отстранился, и ее руку обдало теплом.

Тепло. Они теплокровные. Офелия знала это и раньше. В ту штормовую ночь она чувствовала исходящий от них жар. Но она почему-то не задумывалась, что дыхание у них тоже теплое. Она машинально поднесла ладонь к губам; все, о чем она могла думать, – как, должно быть, у нее разит изо рта. От существа пахло странновато, но отнюдь не неприятно.

Теперь чужак смотрел на ее палец. Он снова высунул язык и облизал… губы? Да, наверное: не такие мягкие и подвижные, как у людей, но отличные от кожи на лице. Губы у этого существа были коричневатые, с лиловым оттенком. Язык тоже темнее человеческого, не такой ярко-розовый. На ощупь он был жестче и суше, чем у ребенка.

Существо потянулось к холодильнику, поскребло когтем по стенке. Несколькими быстрыми движениями слизало снег с пальца. Потом соскребло еще немного снега и поднесло руку ко рту Офелии.

Чего оно хочет? Офелия переводила взгляд между твердым темным когтем, покрытым тающим снегом, и золотисто-карими глазами. Оно что же, предлагает ей облизать его палец? Чужак поднес палец ближе. Офелия сглотнула ком в горле. С шапочки снега на пальце стекла первая капелька воды.

Вежливость взяла верх над недоверием. Офелия высунула язык и осторожно лизнула снег. Холодно. Язык уперся в твердую гладкую поверхность когтя – или правильнее сказать «ногтя»? Они походили на ее собственные ногти; язык не ощутил ничего неприятного – просто твердую гладкую поверхность, окруженную холодом.

– Ку, – произнесло существо.

– Ку, – согласилась Офелия.

Ее дети – как и большинство детей – в жару любили есть снег из морозильника. Она нашла неглубокую тарелку с деревянной ложкой и наскребла в нее снега. Протянула чужаку – тот взял тарелку, явно не понимая, что с ней делать. По крайней мере, он должен сообразить, что она не станет облизывать ему пальцы, занятые тарелкой. Возможно, он даже не знает, что снег тает и превращается в воду.

Тем временем ступни и щиколотки начали подмерзать, к тому же открытый холодильник зря расходовал электричество.

– Не стой у двери, – сказала Офелия и легонько отпихнула его, чтобы закрыть холодильник.

Чужак попятился вместе с тарелкой, не глядя на снег; вместо этого он смотрел на нее. Вот бы он прекратил это делать. Ей уже достаточно на сегодня впечатлений.

Офелия показала на тарелку.

– Холодно. Можешь съесть, если хочешь.

Он покрутил головой, поставил тарелку на стол и зачерпнул когтем еще немного снега. Высунул язык – действительно темнее, чем у людей, более шершавый и сухой – и лизнул. Посмотрел на Офелию. Она вздохнула и тоже зачерпнула чуть-чуть из вежливости. Если, конечно, она правильно поняла его намерения. Чужак взял еще снега, облизал палец и замер в ожидании. Да, похоже, она поняла правильно. Он предлагает есть по очереди. То ли опасается, что она пытается его отравить, то ли проявляет дружелюбие – как знать. Холод оказался приятным – лучше, чем ей запомнилось. Снег растаял у нее на языке, по подбородку потекла вода.

Остатки снега растаяли прежде, чем они успели доесть. Существо макнуло палец в воду, а затем коснулось длинного нароста на лице, который Офелия про себя начала называть носом. Потом снова макнуло палец, коснулось обоих век. И подвинуло тарелку к ней. Нахмурившись, Офелия тоже окунула палец в холодную воду. Она не понимала, что означают эти жесты, и опасалась их повторять – но и не повторять опасалась тоже. Что бы сказала она, смачивая водой нос и веки? Наверное, что-нибудь связанное с запахом, со зрением… Но что? Она приложила мокрый палец к носу, а затем к векам.

Существо коротко рыкнуло и, не оглядываясь, вышло из кухни. Что на этот раз? Она его как-то оскорбила? А может, чужак спешил рассказать приятелям о том, что она учудила? Офелия выглянула за дверь. Чудак перемахнул через забор огорода и зашагал прочь по улице. Теперь ей стало понятно, почему они так странно задирают ноги при ходьбе: чужак шел на пальцах, лишь изредка касаясь земли пяткообразным наростом.

Ну и пусть идет. Ее дожидался свежий хлеб – нельзя же беспокоиться об этих существах постоянно. Офелия отрезала себе несколько ломтей. Хлеб удался: хрустящая корочка, податливый мякиш.

Может быть, и существа эти похожи на хлеб? Она прикасалась к ним уже несколько раз, но все еще

сомневалась. Их кожа – если это была кожа – на ощупь казалась грубее ее собственной, но не грубее мозолей на пятках и ладонях. Мягкие ли они изнутри? Какие у них мышцы: мягкие, как у людей, или тоже жесткие, под стать коже? Что придает им такой необычный облик – скелет или жесткие кожные наросты?

Офелия поймала себя на том, что разглядывает хлеб с новым интересом. Она весьма смутно помнила школьные уроки естествознания, да никого и не заботило, хорошо ли она усвоила строение живых организмов. Для этого существовали специализированные классы – класс для естественных наук, класс с углубленным изучением ракетостроения или политики. От нее требовалось только делать что велено и не доставлять проблем. Даже когда по инициативе Умберто они вдвоем записались на вечерние курсы подготовки колонистов, инструкторов не интересовало, разбирается ли она в устройстве машин, которые ее учили обслуживать и чинить. «Просто следуйте инструкциям, – говорили ей. – Действуйте по схеме». «Это не сложнее, чем сшить по готовой выкройке платье, – сказал как-то один из них. – Справятся даже домохозяйки вроде вас». Она замкнула обиду от его пренебрежения глубоко внутри себя и доказала, что и впрямь способна четко следовать инструкциям.

О живых организмах она помнила немного; в памяти хранились разрозненные слова и образы: клетки, оболочка которых называется мембраной; эндоскелет у человека, экзоскелет у мухи. Клетки бывают круглые и овальные, и внутри у них тоже все круглое. Они напоминают поры в хлебе, только поменьше. Офелия вспомнила, как они смотрели куб о препарировании; как скальпель инструктора вскрыл дрожащее крысиное брюшко и из него потекла кровь; как мальчики хихикали и говорили жестокие вещи. Несколько девочек отвернулись, а Офелия не стала и увидела спутанный клубок внутренностей, ярко-розовые легкие и крошечное темно-красное пульсирующее сердце.

В тот раз она впервые по-настоящему ощутила, как