Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах. - Алексей Вышеславцев

Перед ураганом бывает всегда такая духота и тоска, что не знаешь куда деваться; зверь и птица прячутся; a теперь, во-первых не душно, во-вторых, я далек от всякой тоски, когда чем-нибудь восхищаюсь, и, в-третьих, макаки наши и не думают прятаться и забиваться в норы.

He прошло и получаса, как один ипохондрический товарищ уже спрашивал меня: не чувствую ли я особенной тоски?

Из Тонкинского залива ждали мы, по Горстбургу же (а Горстбург для моряка то же, что коран для мусульманина), норд-веста; но и на этот раз Горстбург был неправ: попутный ветер не оставлял нас. На Макесфильдовой банке мы ложились в дрейф и бросали лот; лот показал глубину в 45 сажен (как и значилось по карте); концом своим вырвал он кусок коралла со дна морского и вынес его на свет божий. Подходя к берегу. мы убавили ход до двух узлов, чтобы ночью не проходить между островами. Берег показался, как всегда. неясными группами, частью теряющимися в тумане и облаках. Несколько островов поднимались холмами, едва виднеясь. Миль за тридцать до берега встретила нас китайская джонка с рогожным парусом и высадила к нам лоцмана, курносого китайца в нанковой куртке, с отвислыми губами, с косою, обвивавшею два раза его обритую голову. Тихо пробирались между островами; берега были голы, холмисты; едва зеленевшая трава покрывала их неровности. Ущелья разветвлялись овражками и ручейками. У самой воды виднелись пещеры мрачные, глубокие; таинственный мрак их отражался в плескавшемся под их сводом прибое, и эхо разносило эти звуки глухим, мерно прерывавшимся шумом. На этих холмах печать какой-то не оконченности; тени и свет ложатся на них ровными массами, образуя строгий рисунок твердой руки, но рисунок без оконченных подробностей, без отчетливо выработанных мелочей. Вот солнце осветило остров. С одной стороны ложится тень, с другой — ровно, гладко, не то что на каких-нибудь из Зондских островов, где бесчисленные неровности, долины, деревья, заливы и бухты не дадут простора для тени. Там столько оттенков, переливов, случайностей; там тоже рисунок, но рисунок миниатюриста на фарфоре или слоновьей кости; там каждая ветка, каждая травка рельефно выступает своими резко очерченными контурами; ни один камень не выйдет наружу в своей наготе, но кокетливо уберется зеленью, и над ним вырастет роскошное ветвистое дерево, и нежит его под своею тенью. A здесь, если берег оборвался, то и желтеет обрыв так, как он есть, не думая прикрыться; выступил камень, и лежит он себе, греясь на солнце и отражаясь в воде тем же голым сероватым куском. Местами домики, с немногими деревьями, смотрели веселыми оазисами среди этой пустыни. Мы вошли в проход, шириной не больше двух сот сажен, между островом Гон-Конгом и несколькими другими островами. По берегам желтые обрывы виднелись чаще, местами они были краснее, местами темнее; над ними был все тот же ковер тусклой зелени, поднимавшийся на холмы и неровности. Эти желтые обрывы — каменоломни; во многих видны следы отделенного пластами камня (гранита). Построенные вблизи домики и снующие джонки с своими рогожными парусами иногда бывают живописны, a иногда очень бесцветны, смотря по тому, какой местности служат украшением. Тростниковая хижина, прикрытая пизангом и пальмой, очень хороша; но поставьте ее у желтой каменоломни, и она исчезнет. В одной бухте столпилось больше ста джонок. Бамбуковые шесты, мачты, паруса, одни в лохмотьях, другие с лучеобразными древками, разделяющими их на четыре части; хижины на берегу, песок, камень, полуголые китайцы — все это рябило, двигалось и отражалось в тихо плескавшемся заливе.

Обогнув один из мысков, мы увидали город Викторию и лес мачт от судов, стоявших на рейде. Город расположился амфитеатром по склону горы, более возвышенной, нежели другие; справа горы, прямо опять горы, сзади тоже. Рейд смотрит широким неподвижным озером; туда не залетит ни вихрь, ни муссон, чтоб освежить эти каменные дикие стены. Город начинается большими зданиями, точно дворцами. Дворцы же с портиками и колоннадами возвышаются на выдающихся местах, дворцы смотрятся у пристани в неподвижную гладь рейда, кишащего тысячью лодок и судов всевозможных величин и видов.

Спешу сказать: шестнадцать лет тому назад нога европейца в первый раз ступила на этот дикий, необитаемый остров, и вот, точно ударом волшебного жезла, выросли из его камней дворцы, готические башни, сады, обхватившие роскошною, благоухающею зеленью выступающие террасы, спускаясь густыми массами в ущелья и расплетаясь зелеными лентами по веселым бульварам и скверам. Выросли магазины, фактории; флаги всевозможных наций развеваются на высоких мачтах; каменные водопроводы освежают и очищают улицы. На рейде есть уже несколько ветеранов-блокшифов, инвалидных военных кораблей. Под деревянными навесами они оканчивают свой век, между тем, как новое поколение, фрегаты и клиперы, суетятся около них, стучат своими винтами, наполняют воздух черными струями дыма, свистят и действуют. Поминутно пристают легкие канонерки; речные пароходы, с целыми домами на палубе, приходят и уходят; китайские джонки везут груз на купеческие суда; между ними мелькают грациозные гички, tanka, sampan, или, как мы их называем, шампанки, точно плавучие, рогожные воски. Каждый такой возок — целый дом. Китаец родится в нем; младенчество свое проводит он, привязанный к спине матери, гребущей кормовым веслом, плачет и надоедает всем своим криком, потом помогает матери и, наконец, навыкает грести сам и управлять своей ладьей. В этих шампанках все хозяйство китайца; они сделаны очень отчетливо и часто из очень хорошего дерева; палуба, чистая и выполированная, будто мебель, местами прикрыта красивою циновкой. Две-три кибитки, сплетенные из тростника и покрытые рогожками, составляют постоянный навес; средняя кибитка выше крайних; в отверстие постоянно проходит воздух, и в это же отверстие часто выглядывает голова хозяйки, с самою затейливою куафюрой, с узкими, лукавыми глазами, — a иногда на длинном бамбуковом шесте выставляется вымытое белье для просушки. В кормовой Чисти горит огонек и варится рис, там же скамеечка, шкафчик с домашними божками, перед которыми курится samchou (особенное благоухание). Тут-то, усевшись вокруг двух-трех фарфоровых чашечек с вареным рисом, тыквой, мелкою рыбой или шримпсами (креветки), и действуя двумя палочками, медленно совершает китайская семья свою мирную трапезу. Поест немного и подождет, точь-в-точь наши извозчики, усевшиеся около братского котла: захватит ложкою щей, наберет в рот хлеба и положит ложку на стол.

На этих лодках распоряжаются большею частью женщины. Мужчины работают на берегу, a жены очень ловко управляются веслом и рулем, и исправно ведут свои плавучие дела. Иногда на такой лодке целая лавка с фруктами и всевозможными вещами китайского изделия, игрушками, веерами и пр. На этих же лодках приезжают прачки, которые все не слишком нравственного поведения, и все очень смелы: непрошеные являются они в каюту и не прочь от самых выразительных жестов. Первые китаянки, которых мы видели, были прачки, и дальнейшие наблюдения подтвердили первое впечатление.