Терпеливый снайпер - Артуро Перес-Реверте

– Кончено, – сказала я.

Заговорил он не сразу. Молчание длилось почти полминуты.

– Вы уверены?

Я не сочла нужным отвечать на это. А он – настаивать на ответе.

– Расскажите, что там было, – сказал он чуть погодя.

– Не все ли равно, что было. Важно, что теперь кончилось.

Он опять помолчал – явно в задумчивости. На этот раз пауза была недолгой.

– Я имел в виду, сказал ли он что-нибудь перед смертью, – наконец уточнил Бискарруэс.

Я на миг задумалась, вспоминая.

– Ничего он не сказал. Он умер, не зная, что умирает.

Потом подумала еще немного и, пожав плечами, поправилась:

– Впрочем, сказал. Произнес одно имя.

– Чье?

– Не важно. Вам оно ничего не скажет.

Заскрипев кожей сиденья, мой собеседник пошевелился.

– Вы оказали мне… – начал он. И осекся. Когда же заговорил снова, голос звучал уже иначе. Едва ли не взволнованно. – Вы оказали мне огромную услугу. Мой сын…

– Ничего я вам не оказала, – сухо прервала я его. – И я сделала это не ради вашего сына.

– Пусть так. Но хочу, чтобы вы знали – предложение, которое я сделал вам в Риме, остается в силе. Я говорю обо всем. О чеке, о вознаграждении… словом, обо всем.

– Ничего вы не поняли, – разозлилась я.

Открыла дверцу, вылезла и пошла прочь. За спиной послышались шаги. Бискарруэс торопливо догонял меня.

– Прошу вас…

Два эти слова забавно звучали в его устах, созданных для того, чтобы приказывать. Я остановилась.

– Я просто хочу понять… – проговорил он едва ли не умоляюще. – Как это вы… Откуда взяли силу… Решимость… Почему задумали именно так, а не иначе.

Я несколько секунд раздумывала. Потом расхохоталась:

– Городское искусство, разве не понятно? Мы занимаемся городским искусством.

Двое суток спустя о происшествии сообщили в прессе, и Интернет забурлил: «Знаменитый райтер разрезан на куски в неапольском метро». Итальянские газеты поместили фотографии последней композиции Снайпера, которая, судя по всему, и стала причиной его гибели в опасном месте подземки: его тэг, выписанный большими красными буквами, обведенными синим, с белым кружком и знаком оптического прицела над буквой «i». Согласно официальным данным, тело было обнаружено в нескольких метрах от граффити: Снайпер, без сомнения, погиб под колесами поезда, под который попал во время работы в тоннеле.

Хоть я и не просила, длинная рука Лоренцо Бискарруэса сильно облегчила мне жизнь. Когда за мной явилась полиция с требованием дать показания – сожительница покойного и несколько его друзей сообщили, что я была одной из последних, кто видел его живым, – в участке уже ожидал адвокат из одной очень известной в Неаполе конторы, готовый оказать мне любое необходимое содействие. Перед судебным следователем и секретарем, которые были со мной чрезвычайно любезны, я подтвердила, что в предшествующие трагедии дни общалась со Снайпером по поводу профессионального сотрудничества, предложенного известным испанским издателем и несколькими международными арт-дилерами, – Маурисио Боске по просьбе адвоката подтвердил это электронным письмом, приобщенным к делу, – да, так вот, сотрудничества, о возможности которого после долгих переговоров художник и размышлял в момент несчастного случая. С дорогой душой и полной охотой я изложила все подробности и предоставила себя в полное распоряжение итальянских властей до конца дознания, выказала приличествующее случаю потрясение от случившегося, а когда адвокат счел это достаточным, распрощалась со следователем и секретарем, навсегда оставив всю историю в прошлом.

Но была еще одна встреча. Выйдя в коридор комиссариата, я увидела подругу Снайпера. Она сидела на скамье в вестибюле рядом с каким-то неизвестным мне господином в сером костюме, державшим на коленях старый портфель. Женщина скрестила руки под тяжелой объемистой грудью; от такой позы ее юбка, натянувшись на крутых бедрах, задралась выше колен, оставляя на виду длинные и довольно массивные ноги – они были в парусиновых туфлях на пробковой подошве, с лентами, завязанными на щиколотках, – и оголенность их была как-то особенно заметна в строгой атмосфере присутственного места.

Пока я шла мимо, изумрудного цвета глаза неотступно следовали за мной. Двигались медленно, едва ли не вяло; только они одни, казалось, и жили на этом красивом лице, лишенном всякого выражения, совершенно, как-то по-животному непроницаемом. И этот неопределенный, очень холодный взгляд, спокойный, но пристальный до неистовства, был полон иррациональной убежденности. И этот нутряной упрек зеленого одиночества, который был пронзительнее и незабываемее отчаянного вопля, оскорбления или проклятия, я чувствовала спиной, даже когда была уже далеко. В ту минуту я поняла: она – знает. И вот тогда – только тогда – тень раскаянья коснулась меня.

Неаполь, сентябрь 2013 г.

Мост Убийц

На правах рекламы

II. Старые друзья

Вербовка много времени не заняла. Наведавшись несколько раз в казармы и переговорив кое с кем из однополчан, причем переговоры эти очень уместно орошались выдержанным вином в тавернах Чоррильо, мой хозяин набрал команду ушлых и дошлых, тертых и битых, в семи щелоках вываренных, все на свете видавших молодцев, которые все как один состояли на действительной службе, а потому получили особый трехмесячный отпуск с сохранением содержания. Условились, что часть отряда морем отправится в Геную, а оттуда – в Милан, погрузившись на корабль через три дня после того, как мы – Алатристе, дон Франсиско де Кеведо и ваш покорный слуга – направимся, по морю же, во Фьюмару-ди-Рома, переправимся через Тибр и окажемся в столице папского государства. Среди тех, кто входил в первый отряд, были и наши старинные знакомцы Себастьян Копонс, Гурриато-мавр и еще четверо однополчан, вкрутую, как говорится, сваренных, испытанных и неболтливых, с которыми Алатристе вместе служил на галерах ли, во Фландрии или где там еще на долгом военном веку сводила его с ними судьба. Один, кстати, участвовал и в бою при Искандероне: был он бискаец, и звали его, представьте, так: Хуан Зенаррузабейтиа. Двое – Мануэль Пимьента и Педро Хакета – были андалусцами, а Хорхе Куартанет – каталонцем. О каждом в должное время будет рассказано.

Что же касается нас троих, то пять лиг пути от Фьюмары до Рима проделали мы без приключений, если не считать одного происшествия, имевшего место, когда впереди уже почти показались стены Вечного города. В карете, запряженной четверкой мулов, поднялись мы на левый берег Тибра и покатили по дороге, проложенной еще древними римлянами. Ландшафт был приятен глазу, широкие кроны пиний умеряли зной долины Лацио, а по обочинам тут и там попадались приметы античной цивилизации – то живописные развалины, то арки или поваленные надгробные плиты. И вот, немного не доезжая церкви Сан-Паоло-Эстрамурос, наш экипаж вдруг остановился. Я дремал, откинув голову на жесткую спинку сиденья, и дон Франсиско, сложив руки на животе и похрапывая почище епископа, крепко спал рядом со мной. А вот капитан Алатристе бодрствовал, судя по тому, что когда карета остановилась и раздались голоса – кучера, почтальона и еще чьи-то незнакомые и очень громкие – а я открыл глаза, то наткнулся на предостерегающий взгляд моего бывшего хозяина, который прижал палец к губам, требуя молчания. Я прислушался к звукам снаружи – и убедился, что чужие голоса звучат еще громче, а возница и почтальон жалобно чему-то возражают.

– Бандиты, – прошептал капитан.

Богом клянусь, он улыбался – ну, или почти улыбался, – доставая из-под сиденья один из пары дорожных пистолетов, смазанных и заряженных. Дремота вмиг с меня слетела. Еще часу не прошло, как мы болтали с Кеведо о том, что на дорогах, ведущих в Рим – ну, не на всех, вопреки поговорке, но на больших уж точно, – расплодилось неимоверное количество разбойников и грабителей, освобождающих путешественников от лишней клади. И подобно тому, как в нашей отчизне с ее несуразной географией, вывихнутой юстицией и переломанными нравами никогда не случалось недостатка в тех, кто добром или силой отнимал у проезжающих их достояние, так и итальянцы не желали в этом смысле отставать от собратьев по преступному промыслу: войны, мятежи, голод и бессовестность в изобилии поставляли злодеев, на все готовых, ничего не боявшихся и законов никаких – ни божеских, ни человеческих – не признававших. Не представляло собой исключения и государство, коим правил его святейшество папа Урбан VIII. Что же касается шайки, на которую посчастливилось нарваться нам, то, я полагаю, она пряталась в соседней сосновой роще или за арками разрушенного древнего акведука, проходившего в тех местах примерно в четверти лиги от дороги. По голосам я определил, что налетчиков четверо или пятеро. Один орал особенно громко, через каждые пять слов на манер припева уснащая речь свою безобразной бранью и беспрестанной божбой. Я подумал, что это, наверно, главарь.