Моя любимая Эми. История о том, как я дважды потеряла свою дочь - Дженис Уайнхаус

бы вторила мне. «Судьба знает свое дело, мам», – говорила она, хотя все ее привычки можно было изменить самоконтролем и сменой окружения. Она, вероятно, даже не думала, что может стать слишком поздно. Правильно это или нет, но и я слепо верила, что она внезапно кардинально изменит свою жизнь.

В начале мая, когда Рэй занимался отменой договоренности о песне для «Бонда», Эми приехала в Хенли, в студию Бэрри Барлоу, бывшего барабанщика и перкуссиониста прогрессив-рок группы Jethro Tull. В здании было две спальни с кухней и ванной на втором этаже и студией на первом. Все это находилось во владении Барлоу неподалеку от Хенли. Вместо того чтобы писать только тексты для «Бонда», чего от нее и хотели, она написала еще и музыку, а затем сцепилась с Марком из-за того, какой должна быть песня. Перед приездом Митчелла она разругалась с Блейком по телефону. Во время его заключения они постоянно были на связи, и именно после этой размолвки ее поведение перешло в стадию психоза.

Митчелл не всегда сообщал мне о происшествиях Эми, но в этот раз он позвонил. Он с трудом смог описать состояние, в котором застал ее. К тому времени, как он приехал в студию, Эми уже два дня находилась в наркотическо-алкогольном угаре и была совершенно не в себе. Ее руки и лицо были изрезаны, на щеке виднелся ожог от сигареты. Порез от стекла на руке был глубоким, она рыдала и истерично кричала. Для помощи была вызвана медсестра. Митчелл никогда не видел ее в худшем душевном состоянии.

Сестра Митчелла Мелоди тоже позвонила мне, расстроенная из-за Эми, и мы вместе направились в Хенли. Я придерживалась старых правил: оставаться спокойной, стараться смотреть на ситуацию рационально и не наказывать Эми за ее поступки. Но я не знала, сколько еще раз смогу через такое пройти.

Я отлично помню тот день, потому что стояла страшная жара и поездка в Шиплейк была преисполнена опасений. Вопрос о госпитализации Эми в психиатрическую клинику в рамках Закона о психическом здоровье поднимался уже не раз, и я помню, как мы с Мелоди обсуждали этот вопрос по дороге. Это означало, что Эми положили бы в больницу и лечили против ее воли. Но ее поведение было недостаточно опасным для того, чтобы ее посчитали угрозой для окружающих. Для точной оценки требовалось присутствие терапевта, представителя от медицинского сообщества и клинического психолога, но к приезду врачей поведение Эми обычно становилось нормальным и она успокаивалась.

Я не всегда участвовала в этих беседах, но идея о принудительном лечении моей дочери казалась мне несбыточной. Я знала ее с детства. Мне было известно, как важно для нее было контролировать свою жизнь самой. Малейшее ограничение независимости свело бы ее с ума. Было и без того мучительно наблюдать за тем, что она с собой творит, а думать, как ею будут управлять незнакомцы, было выше моих сил. Конечно, я хотела поступить лучшим образом, но принимать решение о принудительной госпитализации было невероятно сложно. Я полагала, что это – крайняя мера. Ситуация была куда хуже, чем перед «Грэмми». Как такое могло случиться?

Когда мы приехали, Эми чувствовала себя лучше, чем мы ожидали, но ее трясло, и она была перевозбуждена. Как только мы с Мел вышли из машины, мы тут же услышали знакомое «щелк, щелк, щелк». «Кругом фотографы, мам», – предупреждала нас Эми и не ошиблась.

Она стояла босиком на гравийной дорожке, одетая лишь в бра и шорты.

«Не стой тут босиком», – сказала я ей. Сейчас это кажется мне забавным. Учитывая, что Эми с собой делала, босые ноги были сущим пустяком, но я мыслила по-матерински.

«Я в порядке, мам, правда, но я хочу бросить наркотики», – повторяла она, бледная и измученная. Ее кожа выглядела ужасно. Но какая-то часть Эми не поддерживала это желание.

Чуть позднее, когда мы с Мел пошли гулять вдоль озелененного берега Темзы, Эми присоединилась к нам с гитарой. Мы наслаждались солнцем, а она перебирала струны, но на противоположном берегу были фотографы с огромными объективами, снимающие нас. Я никогда этого не забуду. Когда мы оставили Эми в Шиплейке – по ее просьбе, – я вновь потеряла путеводную нить.

На следующей неделе Эми вернулась в Лондон. За время ее пребывания в Шиплейке Митчелл встретился с адвокатами Эми и двумя полицейскими, занимающимися расследованием дела с курением крэка. Выяснилось, что Эми точно арестуют и предъявят ей обвинение в «предоставлении жилища для приема наркотиков и намерении снабжения наркотиками». Как и в случае с делом о взятке, по предварительной договоренности ее привезли в Лаймхаусский полицейский участок в сопровождении Рэя и ее адвоката. Эми была пьяна и, вероятно, употребила наркотики перед допросом, поэтому ей сказали вернуться через месяц.

К счастью, спустя неделю Королевская прокурорская служба сообщила нам, что обвинения сняты, так как они не смогли установить, что она употребляла именно крэк-кокаин. Однако полиция нашла авторов видео, продавших его The Sun за 50 000 фунтов, – парочку звали Джонни Блэгров и Кара Бертон, в том же году попавших под суд за торговлю тяжелыми наркотиками. Блэгров получил два года тюрьмы, а Бертон избежала заключения, но в их доме был найден компромат и на других знаменитостей. Когда Митчелл спросил у Эми об этих двоих, то она назвала их своими друзьями. В каком мире она жила? Мы избавились от одной проблемы, но впереди нас ожидали еще сотни.

На той же неделе в Эми снова что-то щелкнуло. Она настояла на приеме у доктора Майка МакФиллипса из Капио Найтингейл и заявила, что хочет начать новый курс заместительной терапии. Прием был спонтанным, и это означало, что Эми и правда решила избавиться от наркотиков. Эми никогда это не озвучивала, но героин и крэк, вероятно, стали для нее рутинными вещами, работой – ей просто стало скучно. Какой бы ни была причина, но наркотики стали надоедать Эми, и она начала новый цикл «Субутекса» – теперь по своей инициативе.

Четверг 22 мая был отличным днем: две песни Эми были номинированы на награду Ivor Novello в категории «Лучшая песня, музыкально и лирически». Я считала, что мне стоит прийти и поддержать ее, напомнить ей о своей лояльности. Ко мне присоединился Тони, и мы вместе с Митчеллом заняли столик в отеле Grosvenor House в Мэйфер. Однако на протяжении вечера место Эми оставалось пустым. Она говорила Митчеллу, что встретится с нами в отеле, но время шло, а она все не появлялась.

Пока все смотрели на часы, я вспоминала, как четыре года назад Эми стояла на пороге моего дома и протягивала мне свою первую награду. Как иначе она выглядела, какой другой она была, как она хотела, чтобы я ею гордилась. Куда ушли все эти годы? Как мог человек, девушка, так быстро измениться до неузнаваемости? Как кто-то мог так низко оценивать свои достижения? Сегодня она, наверное, и не думала приходить. Что ж, прогулы Эми меня уже не беспокоили. Если она придет, то отлично. Если нет, я переживу.

Она выиграла с песней «Love Is A Losing Game», одной из самых почитаемых, на мой взгляд, песен, написанных Эми, но награду забирал Митчелл.

Эми подошла к нашему столику после награждения, прямо во время получения Дэвидом Гилмором из Pink Floyd награды за «Выдающиеся достижения». «Это был длинный, трудный и выматывающий путь, – произнес он. – Через 20 или 30 лет Эми Уайнхаус получит такую награду». Я обернулась, чтобы убедиться, что Эми слушает. Ее прическа была подколота огромным