Светка – астральное тело - Галина Шергова

Вот и охранник Василий – непосредственность. Поскольку такая фактура – всегда к мастерству.

Я не успел установить, в чем заключены чудодейства охранниковой фактуры.

Василий же почти сразу вышел из кабинета и мотнул головой на дверь: «Заходите, мол».

Кутя поднялся мне навстречу, раскинул руки, точно плывя «брассом» в голубоватом пространстве своего кабинета. Чистый Мао Дзэдун, подчиняющий себе речную ширь Яндзы. Прежняя почтительность к моей персоне, вроде, не покинула нынешнего босса: «Алексей Алексеевич! Вот и свиделись, понимаете, вот и свиделись…»

Похоже – тот же Кутя, прежний. И это его «понимаете», на месте. Прежде я над этим словарным его сором подшучивал: «Такое, Кутя, впечатление, что ты с идиотами разговариваешь». И вспоминал другого моего знакомца, из руководящих. Тот приговаривал: «Понял – нет?» Даже, произнося речь на похоронах сослуживца: «Ты ушел от нас, дорогой товарищ. Понял – нет?»

Заплыв по реке воспоминаний что-то затягивался, я не мог втиснуться в Кутины рулады с единственным волнующим меня вопросом. Наконец спросил:

– Так что, Сережа, с моим сценарием?

Кутя замолк, плюхнулся в кресло, склонил голову. Я заметил, что на плоско стриженой макушке волосы закручены в два кружка-загогулины. У Кути было две макушки. Да, да, точно. Все мы в свое время подтрунивали над Кутей по поводу этих макушек.

– Алексей Алексеевич, я, понимаете, слишком вас уважаю, чтобы с вами темнить. Не годится сценарий. Старомодно все это. Другой зритель пришел, другие запросы, другой, понимаете, язык искусства нужен.

Я почувствовал, как меня вдруг стало затягивать в лукавую трясину пышного кресла, куда меня определил Кутя. Сам он сел виз-а-ви (что должно было означать неформальность нашей встречи), но при этом, хозяин кабинета был как бы почтительно, но и естественно объят пухлостью этого мебельного феномена.

Я бормотнул, будто оправдывался:

– Не умею я на другом языке. Устарел, видно сам.

Кутя набрал воздуха, точно понимая, что решил ринуться в бездны бескомпромиссной правды:

– Алексей Алексеевич! Вам никто не скажет… Но я слишком, понимаете, вас уважаю, чтоб темнить. Нужно понять, что вы и ваше поколение, как бы, выпало из коляски времени. Ушел ваш поезд.

– Так что ушло: коляска или поезд? – глупо и беспомощно хмыкнул я.

– Ну, это я – фигурально, образно. Что делать: у каждой эпохи, свои сыновья и свои пасынки.

Ого! Я, выходит, пасынок времени. А мне такой титул и в лоб не влетал. Вон отчего я, оказывается, всё время, тут там получаю отказы на свои сценарии и заявки.

– Надо было бы мне раньше допереть…

– Вот, вот, – подхватил Кутя, – сверстники ваши не хотят это признать. А против времени не попрешь, понимаете… Время, оно самое, явление упрямое… Как пелось…

Теперь мне показалось, что Кутино «понимаете» – попытка вдолбить нечто дряхлеющему маразматику.

– А как жить? – спросил я. Глупо спросил. Но именно то самое: как жить без своего дела? Да и на что жить? Как стать не тем, чем был всю жизнь, может, говоря высоким стилем, во имя чего жить, если не во имя призвания?

– Ну, уж, Алексей Алексеевич! – захлопотал Кутя. – Найду я вам чем заработать. Текстовки нам нужны бывают, то-сё…

– Да, ладно, не суетись. Найду что-нибудь. Вот Махотин сценарии для свадеб и дней рождения у богатых пишет. А ведь какой драматург был! Лауреат и прочее…

– Ну и славненько, – обрадовался Кутя. – Значит – временный «тайм-аут»… Извините. У меня, понимаете, встреча с руководством… Ох, задолбало оно меня. – И сунув мне ладошку, прибавил: – Скажите, пожалуйста, Василию чтоб зашел. Чебурашка вам пропуск отметит.

– А у Кути две макушки, – сказал я, протягивая Чебурашке пропуск.

– Две макушки это – к уму, – серьезно объясняла она.

Не – от ума, а к уму. Вроде, примета такая. Да, да, Чебурашка по поводу всего говорила – к чему-то. Будто видела во всех деталях окружающей действительности предначертанность явлений.

Не – от, а – к. Но ведь таким образом в мире нарушались причинно-следственные связи. А может, именно подобное произошло со мной?

– Чего стоим? Кого ждем? – с сердечностью неотомщенного кровника поинтересовалась толстая тетка, облаченная в просторную оранжевую безрукавку. Такая у тетки была спецодежда. Отчего хранительница переезда походила на гигантскую божью коровку-мутанта.

Я подумал о мутанте. Вообще, о мутациях. Ведь, если разобраться, весь мир населен мутантами чего-то. Или кого-то. Это соображенье притормозило мой ответ. Но тетка попалась снисходительная, пояснила:

– Переезд закрыт. Идет неделя безопасности переездов.

– Понял, – сказал я. Поехал к следующему: моя дача находится на другой стороне железнодорожного полотна.

В различных вариантах, с различными оранжевыми персонажами мизансцена повторилась еще на трех переездах. Мать вашу! Они решили бороться за безопасность наиболее радикальным способом: закрыли все переезды. Чего уж мелочиться. У них всегда так. Всенародное «они», как водится, вмещало отношение народонаселения с властями. Или нечто таинственное, как у Арты Соломоновны.

И тут же что-то жалостно заныло где-то в районе местонахождения двенадцатиперстной кишки. Хотя я не поручился бы, что именно она там расквартирована. Просто в имени загадочного органа была некая разветвленность, многозначность. В общем, заныло. Заныло, потому что я вдруг понял, что пресловутое «они» для меня-то разрослось до неимоверности, вмещая в себя почти всё, внутри чего я существовал. Теперь был «я» и «они» – всё прочее. Я ведь выпал из времени, как объяснил мне Кутя. А время-то присутствовало в каждом окружающем меня предмете и явлении.

У меня не осталось ничего. Только Лилина могила. И еще… Лилина дача. Дача принадлежала, разумеется, нам обоим. Но Лиля ее обожала, а я – почти никогда там не показывался.

Сейчас я ехал на дачу. А куда еще?

На пятом переезде, выстояв членистоногое тулово очереди из покорно-обреченных машин, я, наконец, перебрался на ту сторону. Перебраться-то перебрался, а куда теперь ехать? Этот район мне был вовсе незнаком. Начал блуждать по чужим улочкам-просекам. Спросить бы у кого-никого из старожилов. Но, старожилы, как известно никогда ничего не припоминают, что и отмечено народной мудростью. Да где они – старожилы? Не обретаются старожилы в этих обрюзгших красномордых новоделах, которые их владельцы льстиво нарекают «особняками».

Однако, вот. В конце проулка, поперек его, обозначилась старая развалюха. Она как бы присела на попу, задрав кверху колени терраски. Отмытый бесчисленными дождями до сиротской серости, домишко казался слепленным из золы давно не топленной печки. Еще один-другой ливень и размоется, оплывет.