КРАСНЫЙ ШАТЕР - Анита Диамант

они закончили, я почувствовала, что на глазах у меня выступили слезы, и заметила, что щеки Зелфы тоже влажные, Билха в восхищении приоткрыла рот, а Рахиль смежила веки, погрузившись в музыку. Мужчины аплодировали и просили спеть еще, так что Васемафа завела новую песню о жатве и полноте земли. Тавея присоединилась к матери, и я была потрясена тем, что моя новая подруга способна создать такое чудо. Я прикрыла глаза. Женщины пели, словно птицы, однако еще прекраснее. Их голоса звучали, как ветер в кронах деревьев, только громче, напоминали журчание реки, но при этом обладали смыслом. Затем слова иссякли, и они просто издавали звуки, которые ничего не значили, но выражали радость, наслаждение, желание, умиротворение. «Лу, лу, лу», - пели они. И когда закончили, Рувим рукоплескал музыке наших родственниц и низко поклонился им. Иосиф, Иуда, Дан также последовали его примеру, и я подумала тогда, что у меня лучшие братья на свете.

Потом были другие песни и истории, и мы долго сидели при свете ламп. И лишь когда взошла луна, женщины опустошили последнюю чашу и поднялись. Со спящими детьми на руках молодые матери двинулись к своим постелям, и мужчины тоже расходились по своим шатрам. Только Иаков и Исав долго еще сидели, молча глядя на догорающий фитиль последнего светильника.

Мы с Тавеей ускользнули от всех и, обняв друг друга за талию, отправились к реке. Я была совершенно счастлива. Я могла бы простоять там до рассвета, но пришла мама, улыбнулась Тавее, а потом крепко взяла меня за руку и увела прочь.

На следующее утро я проснулась от звуков племени Исава, готового выступить в путь. Во время ночного разговора братья договорились, что Иаков не последует за Исавом в Сеир.

Как бы ни обрадовала обоих эта встреча, у каждого из них была своя судьба. Дядя мой владел огромными землями, а положение его было стабильным. И, присоединись мы к нему, Иаков потерял бы независимость и почувствовал бы себя уязвленным. Мои братья тоже оказались бы в незавидном положении, так как у сыновей Исава уже имелись свои стада и земли. Прошлым вечером все мы были очень близки, но сыновья Исаака не пришли к полному примирению, да этого и не могло случиться. Шрамы, которые эти двое носили в душе уже двадцать лет, не могли исчезнуть за одну встречу, а привычки, сложившиеся за время долгой разлуки, пролегли между ними, словно стена.

Тем не менее, братья крепко обнимались, обмениваясь взаимными заверениями в любви и обещаниями встретиться снова. Рувим и Елифаз похлопали друг друга по плечу, женщины кивнули на прощание. Тавея, не побоявшись наказания, убежала от матери, чтобы обнять меня, и каждая из нас почувствовали вкус слез своей новой подруги. Пока мы обнимались, она прошептала:

- Прими мое сердце. Мы скоро снова будем вместе в шатре нашей бабушки. Я слышала, как мама сказала, что мы обязательно встретимся там с вами на Празднике ячменя. Запоминай все, что случится до тех пор, а потом обязательно мне расскажешь. - С этими словами она поцеловала меня и побежала к своей матери.

Тавея махала мне рукой, пока не скрылась из виду. Как только они ушли, отец поручил Рувиму и Лии собираться в дорогу.

Я с легким сердцем выполняла работу, без страха ожидая продолжения наших странствий, мечтая снова увидеть подругу и познакомиться с бабушкой, которая постепенно оживала в моем воображении. Я была уверена, что Ревекка полюбит моих матерей; ведь они были ее родными племянницами, а не только невестками. Я представляла, как стану ее любимицей. «Почему бы и нет? - думала я. - В конце концов, я же единственная дочь ее младшего сына».

На следующее утро мы вышли в путь, но продвинулись недалеко. На второй день отец воткнул посох в землю возле небольшого ручья под молодым дубом и объявил, что намерен остановиться здесь. Мы находились рядом с деревней под названием Суккот; Иаков сказал, что в этом месте были очень к нему добры, когда он шел на север. Мои братья осмотрели землю и закрепили для нас участок; за несколько дней они поставили загоны и навесы для скота, соорудили отличную глиняную печь, достаточно большую, чтобы выпекать для всех нас хлеб и пироги. Там мы провели два года.

Путешествие, которое мы предприняли из дома Лавана, подарило мне вкус к переменам, и ежедневная рутина оседлой жизни в Суккоте вскоре наскучила. Однако мои дни были наполнены от восхода до сумерек, и я училась радоваться таинствам превращения муки в хлеб, мяса - в жаркое, воды - в пиво. Я перешла от прядения к ткачеству, что оказалось намного сложнее, чем я ожидала, и, признаться, я так и не овладела этим навыком в той же мере, как Зелфа и Билха.

Поскольку я была старшей из незамужних девиц, мне частенько поручали присматривать за детьми наших работников, и я научилась любить непослушных малышей и ловко управляться с ними. Я узнавала много нового о мире женщин, так что почти не общалась теперь с братьями и не знала, как изменились отношения между ними. И лишь намного позже я обнаружила, что Левий и Симон заменили Рувима, прежде бывшего правой рукой отца, и сделались ближайшими советниками Иакова.

Суккот, если можно так выразиться, оказался для нас весьма плодородным местом. Зибату, а затем и Узна вновь стали матерями; обе женщины родили сыновей, которых мой отец возложил на алтарь под дубом. Он совершил обрезание мальчиков и объявил их свободными от отцовских уз долговых работников, провозгласив новорожденных полноценными членами племени бога по имени Эль и Аврама, так что колено Иакова умножилось.

Билха в Суккоте тоже зачала, но потеряла ребенка, прежде чем он стал шевелиться в ее утробе. Подобная беда случилась и с Рахилью; почти месяц после этого она не отпускала Иосифа от себя ни на шаг. Моя мать тоже произвела на свет ребенка слишком рано. Женщины уделили не слишком много внимания ее крошечной обреченной девочке, но я видела лишь красоту младенца. Веки новорожденной трепетали, словно крылья бабочки, а пальчики изгибались, как лепестки цветка. Я держала сестренку, которой так и не дали имени, которая даже не открыла глазки и умерла на моих руках.

Я не боялась смерти. Личико девчушки было спокойным, а ручки безупречно чистыми. Казалось, она вот-вот проснется. Слезы мои упали на ее алебастровую щечку: казалось, будто она сама оплакивает свою мимолетную жизнь. Мать хотела забрать у меня младенца, но,