Знаю только я - Валерий Золотухин

19 февраля

Господи! Благодарю тебя, Господи! Ты помог мне вчера. Я отдам Ваньке всю зарплату с телехалтуры, такое слово я себе дал, если буду сам считать, что прошло удачно. Так вот, я отдам ему все.

Шеф: Молодец! Ты очень двинулся вперед по сравнению с теми прогонами.

Можаев: Ну, ты сегодня просто великолепно играл.

Боровский: Грандиозно! Такая свобода, такая легкость, импровизация…

Вчера с утра сходил в церковь и поставил свечку Спасителю. И он спас меня. Конечно, не за свечку, а просто пожалел. Павел Орленев! Ты был бы доволен.

Вчера было два прогона: утром и вечером. Вечером было много народу: Евтушенко (у него машину в это время угнали), Эфрос, Крымова, Володин, Ефремов, Целиковская, Гаранины.

Гаранин:

— Это твой триумф… Надо лучше, да нельзя. На премьере лучше не играй, так играй…

Целовали, обнимали, поздравляли… Я не успокоился от вчерашнего, даже почти не спал ночью и не могу еще трезво как-то все переварить и понять. Ясно одно — борьба впереди, и надо работать и просить Бога ό помощи.

20 февраля

Шеф делал замечания по прогону, хвалил в основном всех, про меня сказал опять то же: что я вырос по сравнению с весной. И было много очень хороших мест:

— Умные люди говорят, что это лучший наш спектакль. Что спектакль пронизан любовью к России, уважением к народу, и не показушной любовью, а по-настоящему глубокой и правдивой. Что в спектакле есть лиризм настоящий и поэтичность, что актеры очень хорошо и любовно обращаются с русской речью, с русскими словами и т. д.

В общем, он был в хорошем настроении, что у него получилось, и теперь только дело за чиновниками. А они опять пошли на попятную и не хотят смотреть. Сегодня шеф с Можаевым поедут к Мадам: «Сначала дала слово, а потом взяла обратно».

Переделывали финал — отменил тряпку с лозунгами, цветы, венки и бублики.

Приходил Высоцкий: «Опять мне все напортили, обманули, сказали, что едем к друзьям, а увезли в больницу и закрыли железные ворота. Я устроил там истерику, драку… зачем это нужно было… я уже сам завязывал, три дня попил, и всё, у меня бюллетень, я его закрою сегодня и буду работать завтра».

21 февраля

Вчера Ронинсон сказал мне, что я в Кузькине на грани гениальности.

Сегодня была первая репетиция «Матери» на сцене, опять половина народа отсутствовала. Сидел Можаев, режиссировал, потом они уехали к Фурцевой, может быть, сейчас решается судьба «Живого». Господи! Помоги нам!

Мы собираемся на поэторию Вознесенский — Щедрин в Большой зал.

25 февраля

Поэтория — это, конечно, бред сивой кобылы, хотя я слышал только начало, и то с большой высоты. Можаев с Мильдой пришел тоже без билета. Стали прорываться. Его провел Родион Щедрин, автор, а меня задержали: «Усатик, без билета, уйди». Я к Зое, она к Родиону, Можаев к нему: «Родион, это главный… мой Кузькин, это Золотухин». Родион старается смыться и их вести, со мной ему возиться неохота.

— Я не знаю, я и так уже много провел.

Можаев не бросает меня. Я иду снова на приступ, тетечка меня в грудь, за куртку и выталкивает с воплем: «Опять этот усатик лезет». Зрители сзади: «Это же Золотухин, пропустите его, это артист».

В общем, как-то я проник. «Усатик, усатик» — не понравились им мои усы. Зайчику предложили билет, я стал наскребать, вытряс всю мелочь, не хватило около 50 копеек — ладно, обойдемся, — позор, но зато роскошный билет и Зайчик в 10-м ряду. Мы с Можаевым сели на свободные места. Родион перед первым отделением сказал: «Ну, Моцарты, вы можете сесть в буфете, а на второе что-нибудь придумаем с местами».

В антракте Можаев сказал: «Ну, Федор Фомич, пойдем коньяком угощу». — «Дак я, как говорится, со всей душой, уж не помню, когда и пил его».

Взяли шампанское, я взялся открыть и пустил в себя пеной, как из огнетушителя, — вот и в шампанском покупался. Подошел шеф, Можаев и ему стаканчик взял, в общем, хорошо было.

Ко второму отделению народу прибавилось, и наши места заняли. Мильда, правда, села, а нас с Можаевым погнали по этапу на самый верх. Поднялись. Смотрим сверху: Можаев поверх голов, а я задницы раздвинул — наблюдаю. Вся сцена в людях во фраках и с папками, огромная баба — Зыкина — в розовом ми-ни-платье. Родина-мать, Россия — вокализы распевает чудным голосом. Вышла баба, мужиком запела. «Зыкина в Большой зал Консерватории попала — дожили» — это реплики со стороны. Андрей встал, в свитере, руки в боки, покачался и начал навзрыд: «Я Гойя». Можаев у меня спрашивает: «Кто он? Гойя? Ну а я Веласкес, пошли в буфет», — с хохотом мы скатились вниз к стойке и начали глушить шампанское. Только бы нас не засекли, а то неудобно, обижаться начнут.

Накачались мы шампанским крепко, а тут и Поэтория подошла к концу, мы пошли хлопать. Какой-то старичок говорит:

— Я в этом понимаю, большая работа проделана была, но, кроме как в Москве, нигде не поставишь это, не по силам будет, большая работа проделана.

Можаев вооружился этой фразой и после делился со всеми своими впечатлениями…

27 февраля

Сейчас смылся с лекции «Маркс — ученый, революционер, человек», а после подготовка к 300-м «Антимирам», но сегодня «Добрый», и у меня есть кое-какое оправдание — тяжелый спектакль.

Что сообщил Дупак — 6 марта показ «Живого» самому большому начальству, кто-то из Политбюро будет смотреть. Театр на время просмотра на режиме, т. е. когда смотрит правительство — охрана, пропускать строго по списку, представленному Управлением, из артистов в театре могут находиться только участвующие в этом спектакле, в зале от театра три человека — гл. режиссер, директор и автор. Предупредили: мы всегда смотрим ваши спектакли по нескольку раз, делаем замечания, поправки и т. д., «Живой» будет смотреться только один раз, и вопрос тут же будет рещён — да или нет. Никаких промежуточных рещёний не будет, поэтому заранее предупреждаем вас — уберите из спектакля сами все то, что может вызвать раздражение. Вот так; и после этого артистам предложено сыграть для гранд-персоны.

1 марта

Первый, законный день новой весны!! Сегодня особенно тепло, хотя пригревает уже с неделю, тает потихоньку. Вечером 300-е «Антимиры». Проблема — идти или не идти на банкет. Не идти — это какой-то выпад, нечто вроде демонстрации, дескать, не солидарен с вами. Еще скажут — зазнался после «Живого». Еще не сыграл, а уже забурел. И идти — соблазнительно больно — сидеть за столом и не выпить и не поесть. А я слово дал — до 6-го сухой закон и ограниченная обжорка. А потом, Зайчик!.. Вдруг он не пойдет, а не пойти он может запросто, дескать, я в 300-м не участвую, что же я полезу за стол.