Акушер-Ха! (сборник) - Татьяна Соломатина

Невестка номер два родила как кошка, проклиная всё и всех на свете. Но это уже совсем другая история.

В этой же нет ни морали, ни выводов, а лишь вот это – главное: «Им бы наши проблемы!»

И ещё как-то напомните рассказать вам о кесаревом на ЭКО. Двойня. Один из плодов мумифицировался в сроке 17 недель. Второго доносили всей клиникой. Я не буду рассказывать вам об особенностях операции и запахе из раны. Я вам расскажу о выражении глаз её мужа. И о том, как тряслись руки у человека, о стойкости, жестокости и деловой хватке которого десятилетия ходили легенды.

«Я всё сказал!»

Болезненное бесчувствие

Я уже не очень хорошо помню психиатрию. Хотя это был один из самых любимых моих предметов. Покойный профессор Москети, которого все считали шизофреником (это часто бывает с психиатрами), подарил мне старую-престарую прекрасную-препрекрасную книгу «Клиническая психиатрия» конца позапрошлого века. С прекрасными фотографиями. Рисунками пациентов. Таких учебников уже не выпускают. Впрочем, я не об этом.

Я о том, что в психиатрии существует состояние, именуемое «болезненным бесчувствием», если мне не изменяет память. Во всяком случае, в той большой книге с ятями и ерами оно именовалось именно так.

Я, конечно, понимаю, что истинное болезненное бесчувствие сродни состоянию моей бабки Полины в тот день, когда умер дед. И в два последующих. Дед ушел на работу и не вернулся. Мы искали его три дня. Нашли. В БСМП[76] № 1, больше известной одесситам и не только как «Еврейская». Мы его нашли. Полина зашла в палату, погладила Андрея по щеке. И он умер. На секции[77] – кровоизлияние в мозг размером с мужской кулак. Умирают сразу и от меньших – с пятикопеечную монету. То есть – пятирублёвую. Патологоанатом был в шоке.

Его подобрала «Скорая» на улице. Андрей лежал три дня без сознания. Он просто ждал Полину. Она пришла, погладила, он на мгновение пришёл в сознание, сказал «Полина» и умер.

Полину привезли домой, и она села в кресло. И просидела в нём три дня. Без еды, воды, походов в туалет и без единого слова. Она сидела и смотрела в окно.

Спустя ровно год – день в день – она встала в шесть часов утра, убрала дом, наготовила безумное количество пирогов, покормила собаку и кота, помылась, переоделась. Легла на кровать и… умерла. На секции – кровоизлияние в головной мозг. Размером с мужской кулак. Вы уже спрашиваете, почему мы, вандалы, потащили под секционный нож пожилого человека, умершего дома? Она попросила. Записку написала.

У Полины было – в день смерти деда – классическое болезненное бесчувствие, если верить книге «Клиническая психиатрия». Андрей же прожил в болезненном бесчувствии всю жизнь. Он почти всегда молчал. Если дом сгорел, он никогда не охал. Он просто начинал строить новый. Если он слышал, что охает Полина, или моя мать, или многочисленная родня, – он издавал гневный рык, и они начинали говорить о погоде, природе и прочей ерунде.

К чему это я? Я обожаю, боготворю, восхищаюсь людьми, живущими в состоянии «болезненного бесчувствия». На них держится мир. Пока вы эмоционально сокрушаетесь на предмет давно сгоревшего дома, ампутированной конечности или разбитой чашки, они молча вытаскиваю вас из огня, затем – строят новый дом, терпеливо осваивают протез и покупают новую чашку. Или лепят из глины, если денег нет. Они – соль земли. Они ранимы. Они – без кожи. Они ненавидят вас. И любят. А Бог иногда просто сидит в кресле и смотрит в окно. Как Полина. В состоянии болезненного бесчувствия.

Это карма. Его – Богова – карма.

Гендерная ноша

Честное слово, я не знаю, что такое гендерное равенство или гендерное неравенство. Это когда женщина шпалоукладчицей может работать? Ну, тогда у нас страна победившего гендерного равенства.

Ваша покорная слуга много кем работала. Санитаркой оперблока. Медсестрой в санатории. Ординатором. Заведующей. Ассистентом кафедры. Руководителем отдела комплексных проектов крупной фирмы медицинского оборудования. Копирайтером. Творческим директором. Даже пробовала подработать фотомоделью курсе на втором. Не вышло. И фотограф рыдал не потому, что я ему «не дала», и в отставку отправил не за это. А лишь потому, что меня «не любит» объектив.

Ни разу я не подверглась оскорблению/унижению/остракизму по гендерному признаку. Меня не склоняли к сожительству. Я нормально отношусь к открытой передо мной двери, поданному мне мужчиной пальто и оплаченному им же счету в ресторане. Я не вскипаю яростью благородной, когда мне говорят, как я хороша. Я спокойно отношусь, когда в очереди мне говорят: «Женщина». Потому что я – женщина. А чем женщина отличается от мужчины? Ну, в основном? Ну? Нет-нет, особенностей психики касаться не будем. Поговорим о земном – о физиологии. И не столько о строении, сколько о функции. Женщина может что? Правильно. Беременеть и рожать.

Дальше факты.

Итак, мой первый «поздняк». В смысле – мною выполненный. Девочка-имбицилка из социального интерната. Отдалась сторожу за пластмассовые часики. Воспитатели заметили беременность в весьма значительном сроке. На грани. Да чего уж там. Тридцатинедельный плод вполне жизнеспособен. На моей совести «преступление». И не одно. Я проходила интернатуру в обсервации. Туда же пришла работать. И работала десять лет.

Поступает девочка. Семнадцати лет. Анемичная. Худенькая, если не сказать анорексичная. Забеременела неизвестно от кого. Родить не может. Причём уже несколько суток. Потому что у неё – клинически узкий таз. Коллеги меня поняли. Она на «дозе». Кесарим. Она умирает на третьи сутки. Предварительный диагноз – ТЭЛА.[78] На секции – да, множественные тромбы. Бактериально-токсический шок. Не ТЭЛА, но близко. Врачи ни при чём. Терапия адекватная. На «бабки» врачей, заметьте. И ещё… У вас когда-нибудь умирала на руках, простите за пафос, семнадцатилетняя девочка? Мать девочки не может усыновить ребёнка. Потому что нет ни денег, ни сил. И дома ещё «семеро по лавкам».

Женщина, «лишившаяся кормильца». Муж умер. А у неё – 28 недель. И двое уже есть. А денег – уже нет. «Поздняк».

Девочка-восьмиклассница. 26 недель. «Анатомофункциональная незрелость». «Поздняк».

Проститутка с Окружной. Криминальный аборт – мыльный раствор в матку. Экстирпация.[79] Бактериально-токсический шок. «И над столами в морге свет включили».[80]

Девочка… девочка…. Ещё девочка…

ВИЧ-инфицированные. Ещё ВИЧ-инфицированные.

Бизнес-леди с «мамками» и «няньками», выходящие на работу на пятые сутки после родов. Успешно справляющиеся.

Нормальные женщины с нормально протекающей беременностью и заботливыми мужьями/мужчинами.

Нормальные женщины с ненормально протекающей беременностью и не очень заботливыми мужьями.

Высчитывание декретных сроков, чтобы… Больничные листы. Больничные листы. Больничные листы.

Бесконечные потоки ИХ экзистенции, излитые на меня. О мужьях-сволочах, о мужьях, которые «свет в окошке». О том, что да, проституция и наркомания – это плохо. Но есть болячки и похуже. Несчастные девочки, мозг и душу которых промыли какие-то очередные попы. Или сектанты. Или книги «Помоги себе сам».

Девочки, которым вслед кидают «б…дь», да и сама ты не всегда можешь избавиться от брезгливости и неуместной злобы.

Женщины, которым надо выходить в декретный отпуск, а денег нет. А из фирмы – уволят. А переводить на дому в состоянии хронического недосыпа – тот ещё хлеб.

Тысячи примеров. Каждый из которых вспомнить – резать, извините, без наркоза по едва затянувшемуся.

Поэтому не будет «сухих фактов». Поэтому не будет никакого «гендерного равенства», пока хотя бы один мужик не забеременеет и не родит. Пока не будет цивилизованного отношения в этой стране к людям вообще, вне зависимости от фасона их половых органов. У меня ещё брезжит слабая надежда на то, что мужик забеременеет.

Кратко об абортах. Решать в Думе или где там вопрос о том, имеет женщина право делать аборт или не имеет, – то же самое, что на тех же уровнях принуждать мужика сделать сегодня в полночь Ивановой Ольге Петровне ребёнка. В случае неисполнения – член отрезать.

Я высказала личное мнение. Я не участвую в обсуждении проблем государственного уровня. Мне просто не хочется, чтобы на руках у какого-нибудь другого двадцатисемилетнего врача умирала девочка. От нищеты. От глупости. От бактериально-токсического шока.

Скальпель Оккама

– Вот случай, о котором стоит написать в медицинский журнал, Джордж, – сказал он. – Кесарево сечение при помощи складного ножа и швы из девятифунтовой вяленой жилы.

Предисловие

Благо мы живём не в индейских поселках… Благо ли? Вопрос риторический. Большинство из нас живёт в комфортабельных домах и квартирах, в непосредственной близости от худо-бедно оснащённых необходимыми инструментами, медикаментами и специалистами лечебных учреждений. Мы образованны, умны, и аналитическая функция мозга гипертрофирована выше всяких похвал. Мы даже знаем принцип экономии мышления, заключающийся в том, что «сущности не следует умножать без необходимости», да простит меня Оккам[81] за использование его бритвы. И я вполне могла ограничиться тезисом: «Если есть необходимость «резать» – do it. Если нет – пусть идёт как идёт, мы тут невдалеке, девушки, не беспокойтесь». Но девушки беспокоились, беспокоятся и будут беспокоиться, не глядя на век, место жительства и наличие самой дорогостоящей медицинской страховки. Поэтому ваша покорная слуга в очередной раз протянет руки к клавиатуре и, предложив вам устроиться поудобней, воскликнет: «Кесарю – кесарево, а кесарево, мать вашу, – по показаниям!»