Иероглиф - Михаил Савеличев

Максим очнулся от растекающегося в груди жара, как будто от передержанных горчичников, и нашел себя сидящим на асфальте, прислонившемся спиной к колесу своего броневичка. Никаких цветочных полей, сосновых боров и говорящих коней в зоне видимости не наблюдались. А наблюдалось все такое же низкое небо, сеющее снег пополам с дождем на голую, мертвую землю с черными проплешинами старых воронок, заполненных грунтовой водой и начинающих подергиваться льдом, все такая же глинистая мокрая обочина со ржавой китайской стеной разбитой бронетехники, но теперь уже с появившимся широченным проходом вместо давешнего потайного люка, буквально проплавленным в нагромождении металла несколько минут назад, судя по раскаленным остовам, тягучим красным ручейкам жидкой стали и специфическому запаху серы в воздухе. Максим попытался пошевелиться и оторваться от спасительного грязного колеса, и это ему без особого труда, в общем-то, удалось, если не считать включившегося в висевшей плетью раненой руке высоковольтного разрядника, посылающего адские сигналы боли от кончиков пальцев до разорванного предплечья, откуда они концентрическими волнами расплывались по всему измученному телу. В первую секунду от неожиданной боли Максим сильно прикусил губу, и по подбородку из прорезанных острыми зубами ранок потекли струйки свежей крови, слегка задерживаясь на длинных волосках щетины, уже переходящей в короткую бороду, затем на шею и дальше - на грудь под бронежилет, или капая из ямки под губой на землю и полы плаща. В какой-то степени это было последней каплей, развеявшей сгустившийся было в голове туман, окончательно прояснившей зрение и заставившей Максима вспомнить о произошедшем в мельчайших подробностях. Однако, он никак не мог понять - как же все-таки снова оказался около своей машины. Придерживаясь здоровой рукой за бронированный бок машины, он, шаркая ногами, в которых еще не восстановилось кровообращение, обошел броневичок, ничуть не изменившийся за время его отсутствия, отомкнул водительскую дверь и с громадным облегчением упал в уютное, надежное, домашнее нутро машины, словно глупый моллюск, после долгих странствий вернувшийся в свою родную раковину, которую, по счастливой случайности, никто в его отсутствие не удосужился занять. Кое-как он вставил ключ в зажигание, и, к его облегчению, броневичок сразу завелся. Максим откинулся на спинку кресла, положил голову на его мягкий, оранжевый велюр и дал себе обещание не задремать, которое тотчас же нарушил.

Когда в машине стало совсем жарко, Максим очнулся от сна, больше похожего на обморок, и стал расстегивать пуговицы своего плаща. Особенно много хлопот доставил пояс, каким-то образом завязавшийся в тугой, насквозь мокрый узел, который Максим никак не мог распутать. Ничего не оставалось, как разрезать его ножом. Потом он, насколько это позволяли габариты салона и покалеченная рука, осторожно стянул с себя эту зеленую тряпку, полностью пришедшую в негодность, - со здоровенной дырой на груди, почти оторванным, залитым кровью рукавом, покрытую слоем грязи, навоза, серы, остатков цветов, намоченную дождем и промороженную в стратосфере, отчего некачественная, гнилая ткань стала ломаться на сгибах. О вони, исходящей от плаща, не стоило и говорить.

Но делать было нечего, и Максим, приоткрыв дверь, с сожалением выбросил его под ветер и дождь. Ветер тотчас надул плащ, словно парус, поднял во весь рост над землей и потащил вдоль дороги, так что издали его вполне можно было принять за бегущего задом наперед очень толстого, круглого и горбатого человека.

Из оружия многое потерялось и многое пришло в полную негодность. Где-то остались автомат (Максим вспомнил, что бросил его на поле), пистолет (он оставил его там же), еще один пистолет, пистолет-пулемет, струнный нож, две мины и связка гранат (где он их потерял или использовал, Максим вспомнить не мог), были безнадежно испорчены второй оставшийся автомат, излучатель и последний пистолет - когда Максим разобрал их, то увидел, что все внутренности, механические и электрические детали спеклись в одну массу, и он отправил их вслед за плащом. Теперь он был почти безоружен - старая добрая и, как ни странно, работающая Комбинационная машина, набор ножей, пара уцелевших гранат и все. Было ли у него что-нибудь еще, Максим не помнил, однако, судя по обилию свисавших с плеч, боков и пояса ремней, разорванных, обгоревших, кем-то изжеванных и разре-эанных, имелось еще что-то, ранее висевшее на них, но теперь окончательно и безоговорочно забытое.

Максим не стал ломать над этим голову и занялся своей раной.

Строго говоря и учитывая то, что помещалась она на предплечье - очень неудобном для ремонта месте, ocобенно если на тебе надета современная разновидность рыцарского панциря. Максим мало чем мог в данный момент помочь себе, разве что попытаться очистить рану от прилипшей грязи и кусочков ткани, плеснуть на нее новокаина и йода, из тюбика густо смазать бактериофагом, залепить лейкопластырем и попытаться как можно меньше двигать рукой. От новокаина боль замерзла, и внутренняя заноза, которой она совсем недавно была, разрослась до размеров здоровенной железной, остро заточённой шестеренки, медленно вращающейся в толще замороженного бицепса, с каждым оборотом отстругивая от него все большие и большие ломти. Пока это было не больно, но чертовски неприятно, и Максим совсем не хотел думать о том часе, когда действие лекарства кончится.

Он кое-как развернул броневичок, чуть не заехав носом в кювет, и поехал прочь от этого места, оставив позади пятна от натекшего с двигателя масла, негодные железки, когда-то называвшиеся оружием, изодранный плащ, полосы грязи от развернувшейся машины и проплавленные в асфальте круглые следы, очень напоминающие лошадиные копыта.

Глава 5

РАКТАЛ

Все дальше и дальше, глубже и глубже. Или наоборот - все ближе и ближе? Какую в взять перспективу, направление движения? Идти ли последовательно, шаг за шагом, вдоль стрелы времени, из прошлого прошлого к просто прошлому, от этого просто прошлого к настоящему, конечной точке, точке прибытия, точки за которой больше ничего нет. Или выбрать обратную перспективу - навстречу, наперерез волне, потоку событий, ибо это тоже разумно - ведь самое главное всегда там, вдали, в прошлом, оно фундамент, основа всей последующей жизни. И то, что было после, гораздо менее интересно, вторично, наиграно, спародировано с того, что было до. Опишите, проанализируйте, разложите по полочкам свое начало, и вам будет ясен каждый поворот, изгиб, петля и тупик дальнейшей судьбы. Кажется, на этом зиждется психоанализ? А может, все это ерунда, и нет никаких стрел времени, нет прошлого, настоящего, будущего, нет Начала, нет кoнца, и только разбегание галактик сбивает нас с толку. Может быть это Вечное Круговращение, от начала к концу и от него вновь к началу? И тогда нет ысла выбирать главное, так как оно повторялось и бyДет повторяться вечно, снова и снова, и тогда все эти мысли, переживания, потерявшие в Круговращении свежесть, цвет и саму жизнь, не более значимы для нас, чем случайно пролетевшая мимо бабочка. А ecли сделать еще один шаг, в общем-то последний в рамках признания реальности и материальности Мироздания, - нет круга, нет времени, нет возврата, поступательного и обратного движения на игле времен, располосуем это склеенное кольцо Мебиуса на отдельные полоски, сделаем Время плоской фикцией просто случайностью, определяемой последовательностью сложенных колодой этих полосок человеческой и мировой судьбы. Перетасуйте их, и увидите cвoю смерть задолго до рождения, или собственную жизнь еще до того как появились на свет, или жуткое соседство своего начала и конца, между которыми ничего нет, или бесконечную жизнь, если кaрта смерти случайно выпала, затерялась из этого пасьянса человеческих судеб.