Невидимый - Андреа Кремер

Сейчас я в «Коллекции Фрика»[12], и это означает, что мне нелегко. Я скрываюсь в музеях, когда мне нужен перерыв. Не то чтобы я особенно избегала проклятий (здесь я уже заметила несколько), но среди этих культурных монолитов «Фрик» представляется довольно тихим местом, и я оказываюсь там, когда не чувствую в себе сил встретиться с широким кругом проклятий.

В залах «Фрика» я не столько провожу время, изучая экспозиции, сколько глазею на здание, думая о том, зачем оно было построено изначально. Это был чей-то дом. Хотя я и прочитала достаточно, чтобы знать, что мистер Фрик построил дом с тем намерением, чтобы в один прекрасный день его коллекции стали доступными публике, я не могу не чувствовать, что здание словно раскаивается в собственной роскоши. Что лестницы и стены застенчивы, как будто понимают, что очень немногие жители земли прикоснутся к золотому великолепию, которое мог себе позволить основатель. Я считаю, что возрождение усадьбы в качестве музея является своего рода искуплением той жизни, которую этот дом вел в качестве обители сталелитейного магната: дворец эры прогрессивизма, стоявший всего в нескольких милях от разрушающихся, перенаселенных трущоб Нижнего Ист-Сайда.

«Фрик», как очень многие места, напоминает мне о том, что Нью-Йорк был – и остается – идентичностью, построенной на противоречиях. Он является идеальным отражением отсутствия равновесия в жизни. Возможно, поэтому я стала себя чувствовать здесь как дома.

Возможно, я прихожу во «Фрик», потому что тоже надеюсь на искупление. Надеюсь, что добрые дела в будущем помогут стереть из памяти мой нынешний обман.

Получается так, что когда время, как мне кажется, начинает ускоряться, я смотрю на часы. Как многие другие часы в «Коллекции Фрика», эти тоже золотые, но я люблю их, потому что на них изображен ангел, стремительно летящий вниз с постамента. Его руки подхватывают человека, и я не уверена, означает ли это, что он спасает его, или что человек убегает от воина, выполняющего волю мстительного бога.

Ангелы в этом городе повсюду. Когда я смотрю на этого, то задумываюсь: а вдруг ангелы Нью-Йорка перешептываются друг с другом о том, что видят. Когда они обмениваются своими историями, смеются ли они над нами или плачут? Возможно, и то и другое.

Поскольку моя жизнь оказалась опутана заклинаниями и проклятиями, я много думала о сверхъестественных возможностях. Не такой уж это большой прыжок – от заклятий до телепатических ангелов в произведениях искусства.

Но когда я начинаю слышать шепоты, мне кажется, что мое воображение неплохо бы немного приструнить. Я отхожу от часов, но звук тихих настойчивых голосов все еще проникает мне в уши. Мои руки начинает остро и прохладно покалывать. К бормотанию присоединяется ровное пощелкивание. Должно быть, это часы. То, что я приняла за шепоты, было жужжанием механизмов, а щелканье – классическим «тик-так».

Я наклоняюсь, пораженная тем, что могу столь явственно слушать механическое звучание часов. Не помню, чтобы они были здесь во время предыдущих посещений. Когда мой нос приближается к циферблату настолько близко, что охранник предостерегающе откашливается, заставив меня отпрыгнуть, становится очевидно: источник звука не здесь.

У меня пересохло во рту, и я чувствую бешеную скорость моего пульса. Я заставляю себя двигаться медленнее. Я не знаю, чего я ищу, но продолжаю слушать. Однако инстинкт подсказывает мне не делать резких движений.

Помимо охранника, продолжающего подозрительно ко мне приглядываться, в гостиной еще четыре человека. Женщина с ребенком – мальчиком трех или четырех лет; мужчина в деловом костюме – похоже, что он заглянул в музей в ожидании завершения сделки; и пожилая женщина в наряде от Шанель, чьи серебряные волосы блестят так, словно их только что отполировал ее дворецкий. На мой взгляд, ничего необычного в этой группе нет.

Потом мое внимание притягивает внезапно мелькнувшая тень. Во внутреннем саду, лицом к гостиной, стоит мужчина. Его взгляд сосредоточен на матери с ребенком. Она присела на корточки возле картины Беллини «Экстаз св. Франциска» и болтает с сыном. Может быть, она рассказывает ему об искусстве, обещая мороженое за хорошее поведение в музее.

Я бросаю быстрый взгляд на мужчину, стоящего лицом к залу. Что-то не так с его кожей, а точнее, с очертаниями его тела. Я так отчетливо вижу его на фоне освещения в саду. Когда он придвигается на несколько шагов, то оставляет «отпечаток» в воздухе: этот силуэт словно обвели полицейские – только не мелом, а углем. И силуэт этот весьма подвижен. Нарисованный углем отпечаток пульсирует, точно через него пропущено электричество. Глядя в другую сторону, я стараюсь подобраться поближе. Хотя из-за подтвердившихся подозрений моя кожа похолодела еще больше, я чувствую себя вознагражденной, поскольку звуки становятся более отчетливыми по мере того, как я приближаюсь. Делая вид, что пристально рассматриваю вазу, стоящую у выхода во внутренний сад, я украдкой поглядываю на человека в саду. Смотреть на него непросто, и не только потому, что я стараюсь не привлечь его внимания. Мои глаза скользят по нему, не в силах сфокусироваться. Такое впечатление, что я не могу смотреть на него, по крайней мере, с близкого расстояния. Я быстро втягиваю воздух и фокусируюсь, и, по мере того как я сосредоточиваюсь, у меня возникает ощущение, что я через что-то пробираюсь, чтобы по-настоящему его изучить. Опасаясь того, что мои последние действия могут вызвать отклик, я смотрю на вазу так пристально, что ее цветочный фасад начинает передо мной плыть. Наконец я отваживаюсь снова взглянуть на человека. Он не сдвинулся с места и не обратил на меня внимания. Он полностью сосредоточился на женщине с ребенком. Мать тихонько играет с сыном в ладушки. Мужчина улыбается, но его улыбка выдает злой умысел.

Мне не нужно соскальзывать на уровень «заднего плана», чтобы увидеть, что произойдет дальше. Электрическая заряженность силуэта мужчины усиливается и сияет изнутри, точно тонкая туча, готовая вот-вот разразиться молнией. Не отрывая взгляда от женщины, человек бормочет слова, которых я не могу разобрать. Черная линия взрывается чем-то, вроде яркой вспышки фотоаппарата, и из нее появляется новый силуэт, тянущийся через весь зал от порога. Маленькие, похожие на дым овалы устремляются к ничего не подозревающей матери, и каждая темная фигура накладывается на следующую.

Звенья цепи. Цепи, которая закует эту женщину в оковы проклятия. Я не могу дышать.

Процесс наложения проклятия так отчетлив, так явственно виден, что мне трудно поверить, что другие посетители музея могут так праздно проходить мимо цепи, которая приковывает проклинающего к его жертве. Мужчина в костюме пробегает мимо заклинателя, доставая телефон, чтобы позвонить из внутреннего сада. Охранник, негодуя, бросается вслед за ним, поскольку пользоваться телефонами в музее нельзя, но вовсе не обращает внимания на проклинающего.

Мне неизвестно, на что направлено проклятие. Но от этих черных, бесплотных звеньев цепи у меня мурашки по коже. В них столько силы. Я чувствую их, как электрический разряд, даже на расстоянии. Милли боялась, что я могу столкнуться именно с такими. Даже до того, как проклятие достигло женщины, я вижу, что оно окажется тяжелее для моего тела, чем проклятие в вагоне метро. Но, может быть, мои секретные упражнения по вытягиванию проклятий, все мои прививки уже достаточно закалили меня, чтобы я могла попытаться справиться и с этим.

Это не имеет значения. Я должна остановить его. Я не могу допустить, чтобы цепь коснулась женщины.

Я бегу прямо к заклинателю. Он так доволен тем, что задумал для этой женщины, что даже не двигается. Или же он, как большинство людей, просто не может поверить, что кто-то готов противостоять им во внутреннем дворе «Коллекции Фрика».

Заклинатель оказывается массивнее, чем я предполагала. Врезаться в него – все равно что в кирпичную стену. К счастью, эта стена обрушивается. Падая, он вопит. Я приземляюсь на него, но тут же скатываюсь на пол, словно обожженная. Я знаю, что мне нужно отсюда выбираться. Я поднимаюсь, тратя секунду на то, чтобы удостовериться, что цепи больше нет.

Женщина в гостиной подхватила своего сына. Она смотрит на меня, в шоке раскрыв рот. Взяв сына на руки, она мчится вон из зала.

Я слышу лающий голос и вижу охранника, бегущего ко мне. Я подпрыгиваю и несусь к выходу, принуждая свои ноги бежать быстрее, хотя мышцы дрожат от напряжения.

Я бегу и бегу. Я даже не знаю, как я бегу, потому что мой мозг замер, остался во музее.

Я знаю, кто это.

Когда я налетела на него, когда мои руки и ноги оказались переплетены с его конечностями, я почувствовала, как угольная линия проходит сквозь меня, и я увидела его. Одинокого, злого человека. Человека, который ест пищу так же, как и другие люди, но подлинное насыщение ему приносят страдания остальных. Человек, который хочет, чтобы его боялись. Человек, сделавший целью всей своей жизни контроль. Человек, в чьих жилах течет та же кровь, что и у невидимого мальчика.