Замурованные. Хроники Кремлёвского централа - Иван Миронов

— Что не срослось?

— Поставили тачку, взвели автомат, наблюдение — из другой машины. От монитора пришлось отказаться, не практично. Я взял бинокль, примотал к нему скотчем пульт и, дождавшись появления Таранцева в намеченной точке, нажал на кнопку. Не сработало. А так как в тот момент было слишком многолюдно, я решил разрядить автомат и забрать тачку вечером. Однако «калашников» произвольно сработал через полтора часа: под очередь попал охранник «Русского золота», еще несколько случайных прохожих.

— Всех насмерть?

— Нет, охранника одного, других ранило. Кстати, знаешь, кто тогда у Таранцева начальником охраны служил?

— Кто?

— Золотов.

— Начальник Службы безопасности президента?

— Он самый. Так что у президента сейчас запросто мог быть другой охранник.

— Брось, ты ничего не путаешь.

— Все точно. Тогда Таранцева девятое управление охраняло. Самое любопытное, что эксперты так и не смогли установить, почему произошел сбой. Устройство смонтировали безупречно… Представляешь, привезли меня менты на место покушения, чтобы я показал, как оно было. Только к офису подъехали, вдруг, как ни в чем ни бывало, появляется Таранцев с сопровождением и точно так же поднимается по лестнице. Представляешь? Почти десять лет прошло — ничего не изменилось, подгоняй и расстреливай.

Солдат оказался приятным собеседником, азартным рассказчиком. На тюрьме откровенничать не принято, любопытство не в почете, на лишние вопросы отвечают обычно косыми взглядами, ведь душа как роза — от паразитов спасается шипами. Алексей же с охотой предавался воспоминаниям, с равнодушием патологоанатома, без намека на бахвальство. Его откровенность лишена даже оттенка сожаления, а надгробные плиты, из которых вымощены его девяностые, он не цементировал цинизмом. Между многочисленными надгробиями живым изумрудом сочной кладбищенской травы сверкала семья Солдата. Алексей писал домой каждый день и почти каждый день получал письмо или открытку от жены. У Шерстобитова двое детей: дочь трех лет и сын — шестнадцати. Как-то Леша с гордостью показал домашние фотографии. Больше всего было супруги — красивой, породисто-яркой, с открытым, выразительным, но уставшим лицом, что однако лишь подчеркивало ее обворожительность. Показалось, что раньше я ее где-то видел. Но это видение я списал на тюремное дежавю — хронический недуг большинства арестантов.

— Сколько ей лет, — спросил я, любуясь фотографией.

— Тридцать два.

— А тебе?

— Сорок.

— И чем жена занимается?

— Журналистикой.

— Как держится?

— Молодцом. Она умница, — впервые дрогнул нерв в лице Солдата.

— А это что за пейзаж? — резко сменил я тему, ткнув в фотографию с одинокой почерневшей банькой на фоне мачтового сосняка и бирюзовой заводи.

— Незадолго до посадки купил. Не успел построиться.

— Далеко?

— Триста от Москвы, на Волге, — в глазах Алексея блеснула путеводная звезда длинного тернового пути.

Она, дети да банька в разливе — призрачное, жгучее, желанное счастье Леши Солдата.

…Тома уголовного дела — чтиво сокровенное, обычно его стараются оберегать от посторонних глаз, ведь там изнанка биографии, обильно замаранная местами где кровью, где подлостью, где жадностью и прочей человеческой гнилью. Это компромат, гири на ногах, что тащат арестанта в водоворот Уголовного кодекса. Шерстобитов и здесь удивил, спокойно предложив почитать его собрание сочинений.

Десятки имен, погремух, разрозненные обрывочные эпизоды бандитских девяностых не имели к Солдату никакого отношения и требовали предварительного владения материалом.

— Что за непонятные истории и герои у тебя тут мелькают?

— В смысле?

— Ну, например, — я наугад раскрыл первый том. — «Буторин (Ося), Полянский М. А., Полянский Р. А., Усачев, Васильченко — 22 сентября 1998 г. в Москве убийство Мелешкина, покушение на Черкасова, Никитина и др. лиц»?

— Это эпизод «Ореховских». Не помню подробностей. Знаю, что валили комерса — Черкасова, остальные под раздачу попали. Полянского, Усачева, Васильченко уже осудили, а Ося со вторым Полянским сейчас в Штатах, сидят. Их в десятом году должны выдать России. Но Ося сюда точно не вернется, скорее, там в тюрьме зарежет соседа и раскрутится еще лет на — дцать. Сюда ему никак нельзя.

— Почему?

— Во-первых, ему здесь пожизненное корячится. Во-вторых, на Осе кровь воров, значит, петля.

— Ося — это вообще кто?

— Сергей Буторин — лидер Ореховских.

Целых полтома посвящено отечественным и греческим паспортам Солдата на разные имена и гражданства. Вскользь упоминалось офицерское прошлое Шерстобитова, награждение его орденом Мужества.

— Слышь, Алексей, ты и Афган застал?

— В смысле? — насторожился Солдат.

— Орден-то за что дали?

— А, орден, — отстраненно протянул Шерстобитов. — Да, было дело…

Не стал Леша вдаваться в подробности, что высокой государственной награды он удостоен за поимку особо опасного преступника, я об этом вычитал в газете.

Самое оживленное место в камере — стол. Суета возле него не прекращается ни на минуту. Одни едят, другие играют. Устойчивый шахматный тандем составляли Бадри и Паша. Шенгелия не многословен, говорил на тяжком выдохе, с очень сильным грузинским акцентом. На его долю выпала нелегкая роль. С одной стороны, он должен держать привычный ему фасон преступного авторитета, этакого грузинского Аль Капоне города Питера, с другой — мириться с неблаговидной ролью главного свидетеля обвинения — опорой-надеждой милиции и прокуроров в борьбе с «ночным губернатором» Северной столицы Кумариным. Душевный коктейль — омерзительный на вкус и тошнотворный по реакции — оказался противопоказанным Бадри еще и по здоровью. Он горел изнутри, заметая пепельным тленом восковое лицо с жидкой порослью бороды. Поднявшись на черном, он поставил на красное. Сотрудничество с органами за обещанную свободу, за прощение грехов и усиленную пайку — диагноз страшный и неприличный и по понятиям, и по заповедям. И хотя масть не советская власть, может поменяться, Бадри очень не хотелось слезать с блатной педали.

То ли Шенгелия преувеличивал славу своего вклада в борьбу с организованной преступностью, то ли считал, что Следственный комитет при прокуратуре остро нуждается в его, Бадри, заверениях преданности, но он постоянно твердил одно:

— Следователи очэн профессионально работают, — рассуждал грузин, уважительно покачивая головой. — И очэн порядочные люди.

— Менты могут быть порядочными? — растерялся я от впервые услышанных на тюрьме подобных признаний.