Сталин. Миссия НКВД - Лаврентий Берия

Мы все видели, что он интриган, что он интригует одного против другого, натравливает одного на другого, натравливает Сталина против нас и других товарищей, но многие из нас считали, что, возможно, это есть специфические черты его личного склочного, интригующего характера.

Нужно сказать, что над нами довлело еще и другое: он ловко втерся в доверие товарища Сталина.

После смерти тов. Сталина этот подлый человек, который при жизни Сталина демонстрировал себя как первого ученика, верного и преданного, начал дискредитировать Сталина. Никого не опасаясь, он с заднего плана вышел на передний план, он начал действовать с открытым забралом, он начал нахально и нагло вести себя. Мы все больше и больше убеждались в нетерпимости создаваемой им обстановки, интриганстве, натравливании одного на другого, как здесь рассказывали (товарищи факты приводили, я их повторять не буду), и подавлении малейших критических замечаний на заседаниях – будь то заседание Президиума Совета Министров, будь то заседание Президиума ЦК.

Этот нахал, наглец и провокатор, как мы его тогда уже начали рассматривать, а впоследствии, как теперь установлено, авантюрист и контрреволюционер, не знавший силу большевистской партии, не знавший силу и корни каждого из нас, думая, что он безнаказанно может каждого из нас брать за глотку, он возомнил себя самым «сильным» и «великим» человеком, который все может, которому все позволено и которому все простительно. Каждый из нас это чувствовал, видел, переживал, у каждого из нас накапливалось чувство возмущения, которое потом приняло характер организованного и твердого решения.

Причиной того, почему мы не сговаривались и не разоблачили его раньше, является, во-первых, то, что нужно было убедиться твердо в том, что это не просто зарвавшийся человек, а авантюрист и антигосударственный контрреволюционный заговорщик: во-вторых, мы рассматривали вопрос политически, и здесь правильно товарищ Маленков, товарищ Хрущев, товарищ Молотов, товарищ Булганин излагали суть дела. Мы не торопились, мы не имели права торопиться как серьезные политические деятели. Каждый из нас мог бы выскочить, раскрыть несвоевременно карты, заранее, неподготовленно, и он, конечно, мог бы наделать немало подлых политических контрреволюционных дел.

Необходимо при этом учесть, что он имел возможности. Конечно, товарищи, если бы он обратился к народу, народ его провалил бы, изгнал бы, но он имел серьезные средства в своих руках – он был министром внутренних дел. Недаром он рвался к этому посту, а он рвался. Когда я как-то спросил: «Странно, что ты на МВД себя намечаешь». «Это лучше», – глухо сказал. Вообще он с большинством из нас был малоразговорчив, только на заседаниях.

Когда мы накопили эти факты и когда мы получили твердое убеждение, что мы имеем дело не только с интриганом, а что мы имеем дело с контрреволюционным заговорщиком, с авантюристом, с провокатором, мы начали действовать, и Президиум был единодушен в этом деле. Я отметил роль наиболее активных товарищей, но все мы быстро и решительно приняли решение. Я думаю, что каждый, трезво оценивающий факты, признает, что 3–4 месяца после смерти тов. Сталина – срок небольшой для раскрытия и ликвидации такого врага, как Берия.

Надо прямо сказать, что при Сталине, имея его общее политическое руководство, мы жили спокойнее, хотя товарищ Сталин, как правильно говорили, последнее время не мог так активно работать и участвовать в работе Политбюро. Было два периода – до войны и после войны, когда товарищ Сталин уже собирал нас реже, когда не было такого коллективного живого обмена, какой был ранее. Безусловно, это отражалось и создавало благоприятную обстановку для интриганства и подлой подпольной деятельности Берия. Он ловкий человек. На открытых заседаниях все-таки было ему труднее, а мы не проявляли должной бдительности к его подпольной деятельности. Каждый из нас знал – Сталин объединяет и бояться нечего.

После того как Сталин умер, после того как нас постигло тяжкое горе, естественно, что мы, все члены Президиума, старые и новые, мы очень напряженно и бережно относились к руководству того коллектива, который сложился после Сталина. Мы старались не осложнять работу. Мы работали так, чтобы поменьше вносить элементов спора. Бывали, конечно, деловые споры, но все-таки мы принимали решения, в общем, единогласно. Мы не только внешне демонстрировали единство, нет, товарищи. Каждый из нас внутренне старался действительно этого единства достигать, не осложнять работу высшего руководящего коллектива. Мы видели нескладности, связанные именно с Берия, но все же каждый из нас думал – может быть, пройдет первый период шабровки, наладки, и дело руководства пойдет более нормально.

Однако этот наглец, а теперь видно, что это провокатор и политический авантюрист, воспринял эту нашу святую бережность, святую заботу об единстве партии, об единстве коллектива совсем по-другому. Он воспринял так, что теперь можно распоясываться, можно действовать, можно наглеть и топтать ногами все святое в нашей партии. И он все более и более наглел, наглел до того, что, когда приняли решение ЦК по вопросу об Украине, не было там в решении о том, чтобы записку Берия приложить к протоколу, и вот он звонит тт. Маленкову и Хрущеву и настойчиво добивается, почему не записано: «Утвердить записку Берия», он потребовал приложить к протоколу и разослать всем, кому рассылаются протоколы Президиума. И тогда тоже сказалось то, что не следует устраивать частные споры, разногласия, потому что с ним спорить приходилось бы уже на высоких тонах.

С любым из нас можно спорить обычно, с ним нельзя было так. Все помнят нашего старого замечательного большевика Серго Орджоникидзе. Это был темпераментный, острый человек. С ним любой из нас вступал в острый спор, но каждый знал, что это был высокопартийный, идейный, принципиальный большевик, и любой спор, который бывал между нами, кончался тем, что через два-три часа мы переходили к очередным делам, как будто и спора не было. Ничего подобного мы не могли и не имели с таким, как Берия. Да простит меня наш покойный друг Серго за сравнение, но я это делаю для подчеркивания подлости Берия. Это человек прежде всего, мстительный, а главное, он имел свои далеко идущие заговорщические цели. Если бы мы выступили в розницу в спор по отдельным вопросам, он по сумме вопросов мог бы почувствовать недоверие и мог бы ускорить свой заговор, начать действовать форсированно. Поэтому я считаю, что мы политически поступили правильно, как марксисты, как ленинцы.

Мы выдержали до конца, а потом одним ударом покончили с этим подлецом навсегда. Президиум ЦК обобщил все его действия и пришел к выводу, что мы имеем дело с врагом партии и народа. Мы вскрыли это дело своевременно. Я думаю, что извиняться Президиуму не приходится. Есть у нас недостатки и ошибки, мы их будем вскрывать в порядке критики и самокритики, но мы с чистой совестью выступаем перед членами ЦК. В этот короткий срок мы сумели накопить факты, сумели выдержанно обобщить факты и в нужную минуту решить так, как решили бы это дело наши великие учителя Ленин и Сталин.

Партия и народ, несомненно, одобрят это решение Президиума, которое будет, надеемся, утверждено постановлением Пленума Центрального Комитета нашей партии.

Но, товарищи, конечно, исключить и арестовать мало. Нам необходимо, – и для этого мы обсуждаем этот вопрос, – извлечь из него уроки и мобилизовать партию для нового подъема на этой основе, поднять политический и идейно-теоретический уровень на основе борьбы с врагами, как это всегда было в нашей партии, и правильно разъяснить это дело партии и народу. Мы надеемся, что партия и народ, как правильно здесь говорили товарищи, одобрят это мероприятие.

С кем и с чем мы имели дело? Каково социально-политическое лицо всего этого события?

Первый и совершенно правильный ответ – это то, что мы имеем дело с авантюристом, проходимцем, провокатором и, безусловно, шпионом международного масштаба, пробравшимся к руководству партии и государства и поставившим своею целью сделать попытку использования своего положения для захвата власти. Но это субъективная сторона дела.

Какова же объективная основа, объективная подоплека, кого он отражает, какую свою линию он клал в основу своей деятельности? Обычный авантюрист ставит перед собой цель личной выгоды, но, когда мы имеем дело с политическим авантюристом, мы должны смотреть глубже, что этот авантюрист подтягивал какие-то взгляды, беспринципные, безыдейные, но все же свои «принципы».

В отличие от идейных принципов партийца-большевика, который свою работу, свое положение, свой пост подчиняет принципам идейного служения делу рабочего класса, делу коммунизма, авантюрист, карьерист Берия, наоборот, подчинил свое поведение, свою «линию», свои «принципы» своим авантюрным замыслам – захвату власти. Во имя чего и кого? Уж конечно, не во имя коммунизма, ибо коммунизм и Советская власть, партия нераздельны. Он, Берия, хотел захватить власть во имя ликвидации диктатуры пролетариата, во имя восстановлении капитализма в нашей стране. У него была безусловно своя система, своя контрреволюционная линия. Правильно здесь говорили тт. Маленков, Хрущев, Молотов и Булганин о линии буржуазного перерожденца.