Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

маленьким, поджатым ртом, уже сидит в кресле за массивным столом. Она рассматривала мое дело, когда я в первый раз запросила суд об освобождении из-под опеки. В зале присутствует еще один человек — женщина помоложе, сидящая за другим столом, она, видимо, будет протоколировать ход заседания.

Я сажусь в кресло поменьше лицом к судье Грей и складываю руки на коленях. Она рассматривает меня некоторое время, ничего не произнося, затем переводит взгляд на бумагу, которую держит в руках. Я нервничаю. Мне уже хочется достать кубик Рубика, но я оставила его снаружи в пакете с вещами, в карман костюма он бы не влез. Я пытаюсь вспомнить вопросы и ответы, которые готовила с доктором Бернхардтом последние несколько недель, но в голове пусто.

— Элви Фитц, — произносит она, — на данный момент вам семнадцать полных лет. Это верно?

Горячие флуоресцентные лампы припекают макушку.

— Да.

— На протяжении последних восемнадцати месяцев вы проживали в собственной квартире и работали на полной ставке в зоопарке «Хайкори».

— Верно.

— Мистер Бернхардт указал…

— Доктор.

Она хмурится:

— Прошу прощения?

— Доктор Бернхардт, — поправляю я и в ту же секунду осознаю, что мне не стоило открывать рот. Но раз я уже это произнесла, я чувствую, что должна уточнить:

— У него есть степень по социологии.

— Понятно. Итак, — она хмыкает. — Доктор Бернхардт утверждает, что ваше состояние улучшилось, — она складывает руки и щелкает длинными ногтями больших пальцев. От этого звука я морщусь.

— Если я правильно помню, на момент последней нашей встречи вы жили в государственном пансионе для девочек. Вы сбегали оттуда три раза, и после каждого полиция заводила дело. До пансиона вы несколько лет провели в психиатрической больнице; все это верно?

Я впиваюсь ногтями в ладони. Мне едва удается контролировать дыхание.

— Верно.

— Вы сейчас находитесь под наблюдением психолога?

— Нет.

— Почему?

Я говорю медленно, тщательно выбирая слова.

— Мои эмоциональные проблемы взяты под контроль. Сейчас мое состояние гораздо более стабильно, чем полтора года назад. Я не вижу необходимости в терапии.

Ее светло-голубые глаза немного сужаются.

— Так вы полагаете, что вам поставили неправильный диагноз?

Пот стекает у меня между лопаток. Мне уже хочется начать тянуть себя за косы, но я сдерживаюсь. Я знаю, что любая судорога, любое проявление эмоций, злости или страха, могут считаться признаком психической неустойчивости. Что я должна ответить?

Каков правильный ответ? Мои глаза стреляют туда-сюда. Желание раскачиваться и тянуть себя за косички растет все сильнее — до такой степени, что проще не моргать.

— Мисс Фитц, вы поняли вопрос?

— Какой диагноз вы имеете в виду, — спрашиваю я, оттягивая время. — Мне их поставили несколько.

— Я имею в виду диагностированный у вас синдром Аспергера. Если у вас есть психическое расстройство, я думаю, вы поймете, почему это повлияет на мое решение.

Я размышляю, не сказать ли ей, что синдром Аспергера — не психическое расстройство, а социальное и, возможно, вообще вариант неврологической нормы. Но я чувствую, что если буду спорить, то ее мнения не изменю, а возможно, и разозлю.

— Вы хотите сказать, что, если я психически неполноценна, вы не станете судить меня за то, что я сделала?

— Нет, я хочу сказать, что, возможно, потребуется поместить вас под постоянное наблюдение. Государство назначит кого-то, кто поможет вам справляться с вашей жизнью.

Постоянное наблюдение. Я почти начинаю дрожать. Неужели такое может случиться? Неужели она передаст контроль над моей жизнью какому-то незнакомцу? Я изо всех сил стараюсь говорить ровно.

— Но не каждый человек с аутизмом нуждается в наблюдении. Многие люди с диагностированным синдромом Аспергера построили карьеры и даже женились и завели детей.

— В таком случае им просто поставили неверный диагноз, — она шмыгает носом. — Врачи любят разбрасываться диагнозами. Это, наверное, старомодно, но я считаю, что иногда люди просто ошибаются и порой незрелость и подростковая вспыльчивость лечатся дозой холодной, тяжелой реальности.

Мне хочется сказать ей, что не все так просто. Если я справляюсь с работой, это еще не значит, что я такая же, как все. Моя голова не поменялась только потому, что поменялись жизненные обстоятельства. Но то, что я сейчас скажу, повлияет на всю мою будущую жизнь. Мне нужно быть предельно осторожной.

— В чем конкретно заключается ваш вопрос.

— Я спрашиваю, считаете ли вы себе аутистом, — произносит она.

Вспышка паники, словно бомба, взрывается в моей голове, зрение рассеивается, все вокруг становится мутным. Что бы я ни сказала и как бы ни почувствовала себя, это будет ошибкой. Но мне нужно что-то сказать. Я мгновенно принимаю решение.

— Нет, я считаю, что мой диагноз был ошибочным.

— Тогда, выходит, вы полностью здоровы?

Я пытаюсь потушить жгущее ощущение в горле. Хотела бы я понимать по голосу, что человек имеет в виду; я не могу понять, это сарказм или она задает серьезный вопрос. Но отступать поздно.

— Да.

Он соединяет указательные пальцы. Ее лицо ничего не выражает.

— Что ж, — говорит она наконец, — вижу, вы достаточно повзрослели за последние полтора года. И я верю, что людям, которые готовы работать над собой, нужно давать второй шанс. Ввиду того, как успешно вы справлялись с самостоятельной жизнью на протяжении этого времени, став полезным членом общества, я не вижу причин, чтобы отказать вам в вашем ходатайстве на освобождение из-под государственной опеки, — она ставит печать на лежащей перед ней бумаге. — Вы можете быть свободны.

Я в оцепенении выхожу из зала суда, сжимая в руке справку о зрелости. Я все еще пытаюсь это осознать. Все тело неприятно горит, кожу колет, а горло притупленно дерет. Видимо, это кислотный рефлюкс от стресса.

Чувствую, что брючный костюм каким-то образом способствовал моему неожиданному успеху, хотя кажется абсурдом, что нечто столь тривиальное, как одежда, может повлиять на мнение человека, чья основная задача — беспристрастно и объективно соблюдать закон. Мне даже в голову не пришла мысль купить новую одежду специально для слушания. Думая об этом теперь, я понимаю, что должна была больше времени уделить подготовке. Без помощи доктора Бернхардта я наверняка осталась бы под государственной опекой.

Я так и не поблагодарила его как следует. Мое краткое, беглое выражение благодарности кажется недостаточным. Я оглядываюсь вокруг, но его нигде не видно.

Может, он уже ушел. Я чувствую слабую боль в груди, которую спустя мгновение распознаю как разочарование. Но в конце концов, у него больше нет обязательств передо мной и, скорее всего, есть другие дела, другие неадекватные подростки, которых он должен навещать.

В течение нескольких минут я просто стою в просторном холле с глянцевым полом из черного мрамора. На