Ежегодный пир Погребального братства - Энар Матиас

Ропот возмущения поднялся от кубков и тарелок. Внезапно слова спросил один старый могильщик.

«Ты уж извини меня, магистр Сухопень, но ты перегнул палку. Незачем так горячиться, да и оскорблять нас тоже не надо. Подтруниваешь над нашей мужской силой, ироничный ты человек! Предлагаю решение мудрее. Зайти с другой стороны. Действовать по протоколу. Допустить толику современности. Поставим вопрос на голосование, и дело с концом.

Друг, ты же знаешь, что не в обычаях нашего высокого собрания голосовать за предложение, не рассмотрев его предварительно со всех сторон, не оспорив, не обсудив!»

Поднялась волна негодования: «Голосуем, и точка! Дай спокойно пожрать, Сухопень! Дай промочить горло! Долой болтунов! Заткните краснобая! К столу!»

Это, конечно, была провокация, поскольку все и так уже сидели за столом, и как нельзя более прочно. Но Сухопень, привычный к таким собраниям, понял, что пересохшие глопгки бунтуют, а животы ропщут. До обсуждения серьезных вопросов нужно было достичь какой-то степени окосения.

«Быть по сему! Голосуем! Кто за пир единый и смешанный? Кто согласен, чтоб женщины стали полноправными членами нашего Братства?»

«Тогда уже оно будет не братство! — выкрикнул кто-то. — А сестричество какое-то! Или смешанство!»

Народ захихикал.

«Голосуем, братишки! Голосуем! Кто за — поднимай руку!»

И тут неожиданно взметнулась волна рук. Кто-то пытался поднять даже обе руки, чтобы сильнее повлиять на исход голосования. Результат выглядел бесспорным — Сухопень ликовал, мужское доминирование было сокрушено.

«Ну вот, — осушил он свою чашу. — Дело сделано. А теперь это надо отметить! Вперед, ребята, выше бокалы!»

Как всегда бывает в подобных случаях, проигравшие обрадовались возможности утопить досаду в вине, победители — обмыть свежую победу; так что все единодушно принялись опрокидывать в рот, споласкивать нёбо, булькать горлом, проливать в глотку и прислушиваться, как оно стекает; все знали, что серьезные вопросы еще вернутся, потому что у пира имелась своя повестка, но пока что шла Увертюра, Зачин, Первый залп. Сухопень радовался одобрению первого предложения — он считал, что женщинам давно пора стать полноправными членами Братства; и потому соорудил себе небольшой бутербродик из рийета с вуврей-ским вином, куда засунул зелененький маринованный огурчик, как загоняют в винтовку патрон; хлебная корочка была не сухая, не мягкая, а так и просилась на зубок и щекотала нёбо, прежде чем нежный свиной жирок, взбодренный хрусткой кислинкой огурчика, фонтаном счастья озарил мозг магистра — ах, рийет-рийет, ты утоляешь все печали, думал он, ты врачуешь рты, желудки и души, — и эта внезапная радость на его лице не ускользнула от сидевшего рядом Пувро, который поздравил его с удачным почином и налил ему шинонского вина, чья молодость, по мнению предводителя, сулила много удовольствия и некоторую гибкую фруктовость и невязкую терпкость — такую, чтобы рот сам собой улыбался, как любил говорить мэр и главный гробовщик.

Обслуга периодически проверяла вертела и поливала — кто молочных поросят, кто ягнят, кто зайцев (те уже почти сготовились), и зайчатина, изначально хорошо смазанная жиром, щедро политая соусом из щавеля и чабреца, благоухала, как английская лужайка, как корсиканская роща, как осушаемое болото, — силой, нежностью, буйством природы. Зайцы, конечно, были добыты чистым браконьерством, поскольку весной их стрелять запрещалось; дозволительно было брать лишь малое количество длинноухих стариков, поживших, хитрых, солидных и блудливых, седых и шерстистых, и хорошо бы одних самцов, только вот распознать их было невозможно, и это долгое время поддерживало веру, что заяц нечист вдвойне — и как жвачное без копыт, и как неискоренимый содомит, но то была чистая клевета и затаенная зависть, ибо зайчиха, как отмечал уже Аристотель, может зачать еще до того, как разрешится предыдущим приплодом: такая практика восхищала могильщиков, отличавшихся исключительным жизнелюбием, ибо повседневная их жизнь была полна смерти.

Мясо поедалось по готовности и, значит, подавалось по размеру убоины, а овощи — за неимением лучшего, когда мясо временно иссякало; сначала шли зайцы, потом барашки на вертелах, потом теленок, запекаемый четвертями; рыба, угри, миноги, карпы, судаки и щуки, жареные, запеченные, в клецках, в желе или в соусе — вслед за закусками, роскошными пирамидами фаршированных яиц, белых, желтых и зеленых, словно натюрморт, сочащихся свежим майонезом, приправленных петрушкой и эстрагоном; как в Мегаре, посуда была латунной, салатники полны с горкой, и радостное удивление при виде новых блюд распаляло алчность желудков. Каждый год хозяева старались придать пиру некий местный колорит: Марсьяль Пувро выбрал, помимо болотных лягушек, фасоль «можетт», что булькала во внушительных котлах в глубине тысячелетних очагов, — и главные обжоры, примостившись у огня, подрумянивали на углях темный хлеб, потом натирали его чесноком и сверху толстым слоем намазывали эти бобы — как дети варенье на полдник; видели бы вы, как текли у них слюнки, как облизывались они и обжигались от нетерпения, разевая огромные, как пушечные жерла, рты.

Сухопень секунду изучал деятельность окружавших его могильщиков, заглатывание запеканок и паштетов, языки пламени в огромных каминах трапезной. Мудрый Сухопень был величав и неспешен, и даже если суждено ему было свалиться под стол, как прочим, то уж никак не раньше, дай бог, глубокой ночи! И потому он цедил свой черный шинон, а не выдувал его махом, — ох и поляжет тут кое-кто из могильщиков раньше, чем кончится пир! И заснут они, уткнувшись лбом в горчицу, блаженным сном, вторя храпом застольным речам!!! Но главный магистр не мог дрогнуть и пасть головой в соус, смежив веки; ему полагалось держаться до конца и, за исключением официальных передышек, прямо, как солдат перед обелиском.

Дрожа от подступающей благости (по-гречески выражаемой словом «агапе»), похоронщики косились друг на друга, точно лошади перед забегом; гадали, кто первым заговорит после начальства и на какую тему, ибо с нетерпением ждали новых историй и рассказов и на самом деле любым петициям предпочитали эмоции. Первый решительный шаг сделал могильщик по имени Вертело. Он только что прикончил салатник с лягушачьими лапками и облизывал свои блестящие от масла пальцы, залепленные петрушкой и чесноком; тарелку его украшала гора мелких косточек — ни дать ни взять скульптура из спичек. Вертело покончил с чмоканьем и попросил слова, подняв, как положено, правую руку, и Сухопень тут же ему это слово предоставил, дабы прекратить затянувшееся молчание.

РЕЧЬ ВЕРТЕЛО: КАК ЛЮДИВИНА ИЗ ЛАМОТА РАЗРЕШИЛА ГАРГАНТЮА ОТ ЛЮБОВНЫХ МУК

А давайте-ка, друзья-могильщики, вернемся к животрепещущей теме дамского пола, очень она нас всех занимает и интригует, да и какой пир без разговоров о любви и о ее проказах: соленое аювцо в нашем кругу допускается, а любовный труд — грехом не считается (да вы жрите-глотайте, только пробки из ушей иногда вынимайте! Да речь мою вином запивайте!), так что сейчас вместе с вами хочу погрузиться (без всяких там вульгарных наме ков) в устройство мудреное женского организма! Всякий, кто к нему дорогу найдет, знает, что есть там таинственный грот, да и не грот, а пещера, такого огромного размера, что встает вопрос, куда нашему перышку податься, как не потеряться. (При этих словах гости замерли с поднятыми руками, не донеся кусок либо кубок до рта.) Всем нам знакомо устройство той пещеры — мокрой, как погреб, слизкой, как плевок, упругой, как телячья печенка, хлюпкой, как тина, духовитой, как навоз на пахо-вине, на входе торчит плуг, а путь к пещере найдешь не вдруг. (Тут гости загалдели: плевок? навоз? плуг? Э, куда тебя занесло, милый друг! В мозги ударило вино! Пей теперь воду, Вертело! Теперь, конечно ругаться не время, но женщин никто обижать не смеет! Ты опозорил этот стол! Ты оскорбил весь женский пол!) Да успокойтесь вы! охальники! Это не поруганье, а просто описание! Как не сказать о складках их пахучих, о задницах могучих! Встречаются такие богини-исполинши! Что размером с подворотню вход в заветную нишу! А оттуда вытекают реки, горные ручьи! Клянусь, что не вру я, собратья мои! Вспомните, славные могильщики, где мы теперь собрались, — ведь это же трапезная аббатства Телема, солнечного диска божественная аналемма. Здесь родился Гаргантюа! Прямо здесь!