Бушин - Измена. Знаем всех поименно (Москва, 2007) - Владимир Бушин

А что касается помянутого покушения, то Млечин пишет: «Возможно (!), Фанни Каплан и в самом деле стреляла в Ленина», но это «вызывает большие сомнения. Полуслепая женщина, по мнению экспертов, никак не могла попасть в Ленина». Эта «полуслепая» сумела-таки добраться до завода Михельсона на окраине города, спрятаться в толпе, пробраться к Ленину на несколько шагов, а после стрельбы бросилась бежать. С такого расстояния даже слепой человек может попасть в свою жертву по голосу. Ведь Ленин-то беседовал с рабочими завода. Давайте, сударь, произведем следственный эксперимент. Достаньте мне пистолет, завяжите глаза, а шагах в пяти поставьте в качестве эксперта, допустим, директора издательства «Центрполиграф» тов. Усанова (парбилет № 86 935 325), и пусть он читает вслух такой, например, текст с четвертой страницы вашего сочинения: «За сведения и факты, изложенные в книге издательство ответственности не несет». А я пальну по голосу из пистолета, как Фанни Каплан, три разочка. Вот интересно, попаду или нет?

Как все столбовые долдоны, Млечин любит блеснуть звонким афоризмом, мудрым изречением и т. п. Впрочем, а почему бы и нет? Я и сам не гнушаюсь такими красотами. Но вот что получается у Млечина: «Человек — это стиль», — говорят французы». Покажи хоть одного, кто говорил бы такую чушь. А знакомый мне француз Бюффон изрек однажды нечто совсем иное: «Стиль это человек». Едва ли наш сочинитель поймет, в чем здесь разница.

Тут опять-таки весьма характерная черта людей этого пошиба: услышат где-то что-то вполуха, увидят вполглаза и волокут в свои книги, речи и манифесты. Взять того же Лукина. Он то и дело твердит по разным поводам: «Это хуже, чем преступление, это ошибка». Да, да, когда-то кто-то так сказал: не то Талейран, не то Фуше, не то Булэ. И как это ни цинично, а в каких-то конкретных обстоятельствах могло иметь смысл. Но Лукин-то сует это куда ни попадя, не соображая, что проповедует бесстыдство. Ведь ошибки и преступления бывают разные, даже несоизмеримые. В самом деле, вот Лукина избрали в Думу. Это, конечно, ошибка, но не столь уж страшная: ведь туда набились еще и не такие губошлепы. А вот назначение его когда-то послом в США по воле Ельцина и Козырева или недавно решением Путина — уполномоченным по правам человека, это уже тяжкое преступление всех участников злодеяний: ну, каким послом великой державы и каким защитником человека может быть заурядный губошеп! Где он был, кого защищал в дни бесланского кошмара?

Кроме афоризмов, освященных веками, Млечин очень любит живые беседы с живыми мудрецами, и самый любимый из них — профессор Наумов В. П., «чьи уникальные познания. — говорит— помогли мне разобраться во многих хитросплетениях жизни». Да, этот все знает.

Вот одна из крупиц его уникальных познаний: «Сталин пытался закрыть историю войны». Как это? Приказал считать, что войны не было? Да с какой же стати, если под его руководством страна добилась всемирно-исторической победы над фашизмом? Да неужто Сталин был дурнее ученого профессора?

«Ему многое хотелось забыть из того, — продолжает мыслитель, — что было». Забыть? Да разве не сам Сталин сразу после войны в своей знаменитой речи сказал: «У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941–1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города… Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой».

Если бы народ наш состоял из профессоров Наумовых и строчкогонов млечиных, то он именно так и поступил бы. «Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего Правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества, — над фашизмом».

А профессор все свое: «Сталин потому и пленных загнал в Сибирь, чтобы они не рассказывали, как все было». Во-первых, вранье, что «пленных загнал в Сибирь». Там оказались лишь те, кто это заслужил своим поведением в плену. Но я могу даже только из числа знакомых мне литераторов назвать немало тех, кто после войны оказались вовсе не в Сибири, а в Москве, где благополучно прожили всю оставшуюся жизнь. Например, в элитном, как ныне говорят, а тогда — в идеологическом столичном Литинституте после войны со мной учились побывавшие в плену Николай Войткевич, Борис Бедный, Юрий Пиляр. Николай после института много лет до самой пенсии работал на нашем радио для заграницы (ГУРВ.

Опять «идеологический фронт»!), где был восстановлен в партии. А Борис и Юра написали немало рассказов, повестей, романов, стали членами Союза писателей, имели даже «Избранное», по повести Бедного был поставлен хороший фильм «Девчата». А Степан Злобин и Ярослав Смеляков, тоже бывшие пленные, вернувшиеся после войны в Москву, которых я знал, были восстановлены в Союзе писателей, широко печатались, издали 3–4-томники, получали награды, премии: первый — еще Сталинскую, второй — Государственную. Не выходя за пределы литературного круга, могу назвать и другие имена. А кого можете назвать вы, говорящая профессорская голова? Может, загнали в Сибирь вашего папочку или отчима Млечина?

Во-вторых, разве в Сибири некому было рассказать, «как все было», и неужели не соображаете, что не одни пленные могли рассказывать, а все фронтовики, коих вернулось с войны миллионы. Так что додуматься «загнать пленных в Сибирь» с целью «закрыть историю войны» мог разве что вот такой профессор кислых щей.

Дальше: «Сталин запретил генералам и маршалам писать мемуары». Вот брехло, а! Кому запретил? Назови хоть одно имя!.. Другое дело, что наши генералы и маршалы, будучи после войны еще достаточно молоды, в большинстве своем продолжали службу в армии, им некогда было мемуарствовать. А немецкие генералы все оказались не у дел, им, безработным, нечем было заняться, тем более, сгорали от нетерпения оправдать свой разгром, свалить его на Гитлера, на мороз, на плохие дороги, — вот они, как по команде, и засели за письменные столы. И пошло: тр… тр… тр…

И опять: «Сталин сделал так, что ветераны войны перестали носить ордена». О господи! Да как же это он сделал? Не Сталин, а Эренбург написал стихи: «Носить нескромно стало ордена…» И это верно. Было время, когда ордена носили даже на шинелях, на полушубках, на пальто, но годы шли и появились орденские планки, а позже мы и вовсе стали надевать награды раз в году — в День Победы.

«Сталин сказал: пора гордиться орденами, полученными за восстановление страны». Во-первых, тут нет призыва перестать гордиться военными орденами. Как и в известных строках поэта:

Из одного металла льютМедаль за бой, медаль за труд.

Во-вторых, когда, где, кому Сталин это сказал? Очередное профессорское вранье! А ведь старый уже, поди, человек…

Млечин душевно беседует не только с процветающими профессорами, но и с покойными академиками. Например, уверяет: «В 1947 году Ландау так определил положение советской науки… У нас наука окончательно проституирована… Науку у нас не понимают и не любят, что и не удивительно, так как ею руководят слесари, плотники, столяры». Автор не соображает, каким идиотом и мерзавцем представил здесь известного ученого… Главный штаб по руководству наукой, естественно, Академия Наук. С 1917 года по 1925 ее президентом был выдающийся ученый А. П. Карпинский, ставший академиком еще за двадцать лет до революции. Это он не любил науку? Это его Ландау считал слесарем? Затем последовала плеяда блистательных имен: В. Л. Комаров, С. И. Вавилов, А. Н. Несмеянов, М. В. Келдыш, А. П. Александров… Это они не понимали науку? Эти их Ландау поносил как плотников? А академики Королев, Курчатов, — над ними он глумился как над столярами?

Это с одной стороны. А с другой, как же при столь злобной вражде к Советской власти, Ландау мог радостно принимать ее щедрые дары: став академиком в 38 лет, уже после приведенного заявления получил три Сталинских премии, звание Героя социалистического труда, Ленинскую премию и кучу орденов? И потом ни от чего не отказался. На месте родственников покойного Л. Д. Ландау за такой его портрет я подал бы в суд на Млечина.

От дурости этого свистуна нет спасения даже людям трагической судьбы. Смотрите: «Михоэлс сам понимал, что он ширма. Когда западные корреспонденты говорили, что в Советском Союзе процветает антисемитизм, партийные руководители отвечали: а Михоэлс?» Тут представлены полными идиотами не только ненавистные автору руководители, но и обожаемый им артист, ибо он прекрасно знал, что на вопрос об антисемитизме руководители могли кое-что еще и добавить: а Эренбург? а Пастернак? а Светлов? а Плисецкая? а Самосуд и Рейзен? а Дунаевский и Бондаревский? а Ромм и Роом? а Раневская и Райкин? а Драгунский и Крейзер? а Михаил Млечин и его блистательный сын Леонид?.. И так могли бы они акать до второго пришествия. Но и тогда не успели бы перечислить всех еврейского происхождения писателей, ученых, артистов, военных, обильно взысканных щедротами Советской власти…