Геббельс. Портрет на фоне дневника. - Елена Ржевская

«В Москве все новые аресты. Сталин расчищает себе место». В апреле сенсация: «Ягода арестован. За «тяжкие преступления». Он только что был столпом Советского Союза. Революция пожирает своих детей». «Тухачевский арестован. Кажется, в Москве черт вырвался на волю» (6.6.1937). «У Сталина страх перед предателями».

15 июня 1937. Убийства в Москве взволновали весь мир. Говорят о серьезнейшем кризисе большевизма. Ворошилов издал приказ по армии: старая песня — троцкисты. Разве в это еще кто-нибудь верит? Россия терпелива.

И наконец эти два безумца Гитлер и Геббельс сочли, что Сталин пересек «норму», укоренившуюся в их представлении.

10 июля 1937. Сталин психически болен, иначе невозможно объяснить его кровавый режим. Но Россия теперь не хочет знать ничего, кроме большевизма.

В ноябре, декабре все то же: советский посол в Варшаве отозван и арестован. «У Сталина щепки летят». «В Москве продолжают сажать дипломатов». «Пахнет арестом Литвинова», но как раз это событие, так лихорадочно ожидаемое ими, не происходит. «Сталин снова продолжает расстреливать».

22 декабря 1937. Много говорили с фюрером о России. Сталин и … (пропуск в тексте) больны. Сумасшедший! Иначе все это невозможно объяснить.

«Больной. Поврежденный мозг» (28.12.1937).

И в январе 1938-го без изменений.

Но впоследствии, когда его генералы будут проигрывать сражения на Востоке, отступать, Гитлер, горя к ним ненавистью, посчитает их предателями, тогда какие только слова одобрения задним числом не раздадутся в дневнике Геббельса по поводу сталинских процессов и самого Сталина, предусмотрительно истребившего своих генералов, заменившего их молодыми, народного происхождения полководцами.

Так они учатся друг у друга.

В 1936 году, как выясняется из записи от 22 октября, уже упоминавшийся глава концерна прессы Аманн покупает у Геббельса дневники.

«Я продал Аманну свои дневники. Опубликовать через 20 лет после моей смерти. 250 000 марок сейчас и 100 000 каждый год.

Магда и я счастливы». Это была крупная денежная сделка. Геббельс еще усерднее ведет дневник, политический, выхолащивая его почти от всего привходящего. «Эти записи — мое прибежище», — предваряет он девизом очередную тетрадь 7 ноября 1937-го. Но это совсем не так. Он не ищет укромности в дневнике. И раньше Геббельсу нужен был если не непосредственно тотчас читатель, то во всяком случае подразумеваемая им в дальнейшем некая внемлющая его дневнику аудитория. Теперь, когда дневники так счастливо пристроены, определилась на будущее их судьба, Геббельс ощущает себя посмертно закрепленным в истории и с оглядкой на нее корректирует записи и себя в них. Язык записей топорен, без оттенков. Учащаются языковые погрешности. Исследователи сходятся в том, что в статьях и особенно в устных речах язык Геббельса точнее и выразительнее.

Находясь часто подле Гитлера, наблюдая его, Геббельс подвержен нередко тревоге, когда тот решается предпринять дерзкие акции. Но с первыми наглядными успехами опасения отступают, победительность фюрера пленяет, завоевывает его, освобождая от страха. Он становится все более пламенным трибуном, неустанным творцом мифа о Гитлере.

6 марта 1937. Шесть зарубежных немецких поэтов пришли ко мне. Я обсуждал с ними проблему зарубежных немцев. Вопрос власти. Молчать и вооружаться!

15 марта 1937. Австрия и Чехословакия. Мы должны получить их, чтобы округлить свою территорию. И мы их получим. У этих маленьких государств какая-то примитивная мания величия.

На пути к развязке — отторжению Судетской области от Чехословакии и дальше, к захвату Чехословакии, — в дневнике раздаются выкрики, подобные этим:

29 января 1938. Чехия просто куча дерьма. Возбуждать против нее ненависть со всех сторон — в наших интересах.

Пикантно, что как раз в это время он состоит в длящемся уже два года жгучем тайном романе именно с чешкой. Повторяется в какой-то мере ситуация, когда его возлюбленной, нареченной невестой более четырех лет была полуеврейка Эльзе. Но это уже материал для психоаналитиков. «Хорти (диктатор Венгрии) полон дикой ненависти к чехам», — с удовлетворением отметит он. Венгрия притязала на часть территории Чехословакии.

4 июня 1938. С этим дерьмовым государством надо покончить. Чем раньше, тем лучше.

И если невзначай Геббельс задумается: «Ненависть между немцами и чехами непреодолима. Сложная проблема, что делать в будущем с чехами?» (30.7.1938) или, отметив «прекрасную организованность» чешской социал-демократической партии, снова задается вопросом: «Что произойдет с 6 млн. чехов, когда мы возьмем страну? Сложный, почти неразрешимый вопрос» — сам же на него по-гитлеровски ответит: «Мы не хотим вскармливать эти народы, чехов и прочий сброд, напротив, мы их однажды изгоним. Нам не нужны эти народы, нам нужны их земли» (22.8.1938).

Гитлер, ускользающий, неожиданный, заботящийся о том, чтобы оставаться не познаваемым и своими политическими приспешниками, обьгчно предпочитающий проводить досуг в непритязательном обществе обслуживающего персонала — слуг, секретарш, диетической поварихи — и скрываемой от посторонних глаз своей подруги Евы Браун, — это все тоже Гитлер.

«Гитлер был виртуоз власти… — пишет М. Штюрмер. — Он умел сочетать ледяное отчуждение и экстатическое объединение. Эта двойственность была инструментом его власти. Он сохранял дистанцию со всеми: с собственной партией, с традицией, с политикой, с армией, с церковью и промышленностью. Никто из помощников и сообщников не знал, как он его встретит завтра: ни старые товарищи, ни черные паладины, ни дамы из общества, ни генералы. Но неотступна была угроза мучительной гибели в гестаповских застенках, как и соблазн власти, жестокости и алчности».

20 февраля 1938-го в рейхстаге, подводя итоги пятилетнего правления нацистов, Гитлер сказал: «Нет учреждения в этом государстве, которое не являлось бы сейчас национал-социалистическим… Никто из занимающих ответственные посты в этом государстве не сомневается, что я — облеченный властью лидер империи».

На вопрос о ближайших сотрудниках Гитлера Геринг в Нюрнберге ответил: «Ближайшим сотрудником был в первую очередь я. Затем ближайшим сотрудником — это слово не совсем правильно — был доктор Геббельс; Гитлер просто больше говорил с ним, чем с другими».

Тяготение фюрера к разговорам с ним и потом записи Геббельса в дневнике о состоявшемся общении, перекладывание в тетрадь высказанных фюрером намерений тренируют прилежного Геббельса в еще большем прилежании к начинаниям фюрера, к предугадыванию их. К тому же он — посвященный.

23 января 1937. Тайное соглашение о заключении германояпонского договора. Я тоже в этом участвую. Теперь будем зондировать и в других странах.

28 января 1937. Собрание у фюрера: он объясняет напряженность, указывает на силу России, рассматривает наши возможности… надеется, что у нас будет еще 6 лет, но, если подвернется очень хороший случай, мы его не упустим. Россия изо всех сил стремится к мировой революции. Это значит, что мы с каждым годом становимся сильнее. Ее истерические вопли склоняют к нам новых союзников.

Но: «У Парижа нет собственной линии. Диктует Сталин». Антибольшевизм был постоянным демагогическим прикрытием нацизма, политической игрой на страхе буржуазнодемократических стран перед экспансией большевизма и извлечением выгод из этого страха.

Самый рьяный создатель мифа Гитлера, всегда на страже его непоколебимости, целостности, постоянно выступая и вызывая энтузиазм («Как хорошо выступать перед легко воспламеняемой публикой!»), Геббельс сам попадает в это заряженное, наэлектризованное им же поле. Утверждая культ фюрера, воспламеняясь от воспламененных им слушателей, он сам все очевиднее становится добровольным пленником мцфа фюрера.

Если прежде, трезвея — от личной ли досады или от невысказанных вслух сомнений, несогласий с «шефом», — он бывал критичен в дневнике, то теперь критика почти изгнана. Геббельс во власти самовнушений. В эту пору нарастающих решительных активных действий Гитлера ослепленность, восторженность умеряют тревогу Геббельса, страх, укрепляют уверенность в могуществе Гитлера.

«Арабы чтут фюрера, как святого». Посетив могилу родителей Гитлера в Линце, полон трепета: «Потрясающее чувство оттого, что здесь покоятся родители столь великого исторического гения». И как лестно быть вблизи божества. Но помеха величию Гитлера — конкурирующая католическая церковь.

5 января 1937. Католические епископы вновь выпустили против нас пастырское послание. Боги ослепляют того, кого хотят погубить. — Но погубить их желает лично Гитлер, и Геббельс как всегда на подхвате. — Фюрер считает, что христианство созрело для гибели.