Сестра звезды - Елена Жаринова

— Значит, он намного старше тебя, этот Рейдан? — спросила она, когда я закончила.

— Да, но это не имеет значения, — с горячностью ответила я, — он выглядит моложе своих лет, он все еще красив, по крайней мере, мне так кажется.

— Это самое главное, — ласково улыбнулась мне Омма. — Но он, наверное, годится тебе в отцы?

— Боюсь, он тоже так считает, — горько вздохнула я.

— Какая ты еще маленькая, Шайса. Ты влюблена в него потому, что он напоминает тебе отца.

Я хотела было возразить, но смутилась: действительно, в моем чувстве к Рейдану было много от восхищения отцом — сильным и мужественным, каким он и должен быть в представлении дочери. И все-таки одновременно я порой испытывала к нему совершенно противоположное чувство: как если бы он был моим ребенком, нуждающимся в заботе и защите. Я хотела сказать об этом Омме, но та вдруг спросила:

— А этот, другой, юноша из Леха? Как он-то оказал ся в ваших диких краях?

Я поведала ей историю Готто. Омма слушала меня внимательно и тут уж ее интерес был неподдельным.

— Привиделось лицо звезды? Как странно. У нас рассказывают древние легенды, будто бы в старину звезды правили миром.

— И этот мир был единым процветающим городом, — добавила я.

Омма внимательно на меня посмотрела.

— Для лесной девчонки ты слишком много знаешь, Шайса. И рассказываешь о себе не больше моего. Похоже, у тебя, кроме любовной, есть еще какая-то тайна.

— У меня действительно есть тайна, — смущенно прошептала я, — но я не имею права об этом говорить.

— А я могла бы рассказать о себе. Только… Это очень гадкая история.

Омма замолчала и больше ничего не сказала до конца прогулки. Она просто сидела, подставив лицо солнцу, пока надсмотрщик из окна не велел ей спрятаться в тень. Но уже покидая садик, она вдруг шепнула мне:

— Я кое-что придумала Шайса. Завтра, на прогулке, когда никто не сможет подслушать…

Однако вечером случилось нечто непредвиденное. Рабыни, как обычно, принесли нам поднос с ужином и начали причесывать нас перед сном. Вдруг девушка, водившая гребнем по моим волосам, что-то сунула мне в руку. От неожиданности я сразу взглянула, что это такое. В моей ладони оказалась тоненькая полоска черной кожи, на которой ножом было выцарапано: «Мы в Цесиле». Подписи не было, но я ни секунды не сомневалась: записку прислали мои друзья. Лех, Ромес, а также Мидон и Фолесо пользовались старинной письменностью, которую давно забыли в Лесовии. Лесовики писали маленькими картинками, которые обозначали то целое слово, то цифру; насколько я поняла, это была самая распространенная письменность, ею пользовались и цесильские купцы. На кожаной полоске же я увидела знакомые буквы, которые выучила еще в храме: так писали все авторы старинных книг. Готто, уроженец Леха, конечно владел этой грамотой.

Я попыталась спрятать записку за воротом рубашки, ни о чем не спросила рабыню, и та, как ни в чем не бывало, продолжала расчесывать мои волосы до блеска. Но в чем-то мы оказались неосторожны. Когда распахнулась дверь и на пороге оказался бритоголовый Асика, сердце у меня холодным комком рухнуло вниз: я поняла, что он все видел.

Асика протянул ко мне огромную ручищу. Я, сделав невинные глаза, вопросительно посмотрела на него. Тогда надсмотрщик, не церемонясь, запустил руку мне за ворот и вытащил записку. Несколько мгновений он тупо смотрел на нее, но буквы были ему явно незнакомы.

— Что здесь написано? Ты, дохлая кошка, говори!

— Я не знаю, не знаю! Я нашла ее на полу. Наверное, это осталось от тех, кто жил здесь раньше. Там какие-то буквы, но я их не знаю, — быстро бормотала я, надеясь, что он мне поверит. Но предательский румянец заливал мои щеки — от страха я не могла совладать с собой. Асика ударил меня ногой в бок, так что перехватило дыхание. На примере Оммы я уже поняла, что надсмотрщики могли забить человека до полусмерти и при этом не оставить ни единого синяка на теле. Поэтому для наказаний они не пользовались кнутом. Зато рабынь, служивших Итаке, уже не берегли для продажи. Асика схватил за волосы посеревшую лицом рабыню и бросил ее на пол. Та не издала ни звука. Размотав кнут, надсмотрщик размахнулся, и на темном плече под разорванным шелком вспух длинный красный след. Девушка всхлипнула. Асика что-то кричал ей, наверное, допытываясь, откуда взялось письмо, но рабыня лишь приглушенно стонала, когда кнут снова опускался на ее спину. Я чувствовала, как холодная ярость захлестывает меня. Но что я могла сделать? Броситься на мучителя? Смешно — он бы этого просто не заметил! И тут я почувствовала знакомый холодок на кончиках пальцев. Еще не веря, я опустила глаза на свои руки: они медленно разгорались голубоватым огнем. Моя сестра Келлион не покинула меня в неволе!

Чья-то холодная рука больно сжала мое предплечье, и сияние угасло. Я обернулась — это была Омма; она отрицательно покачала головой и продолжала удерживать меня, пока надсмотрщик не заткнул кнут обратно за пояс и за волосы не потащил из комнаты бесчувственную девушку. Она так ничего и не сказала! Больше я ни разу не видела эту несчастную и страшусь даже думать о ее судьбе, но, Келлион, если я все-таки встречусь с тобой, первое мое слово будет о ней, ибо я уверена, что в этот вечер она спасла мне больше, чем жизнь.

Когда Асика вышел, я одними губами шепнула Омме на языке Леха:

— Мои друзья прислали письмо. Они в Цесиле.

Та прижала палец к губам.

Больше всего я боялась, что разгневанный надсмотрщик отправит меня куда-нибудь отдельно от остальных девушек. Мысль о разлуке с единственной подругой — а я уже считала Омму своей подругой — была для меня невыносима. Еще я боялась, что в доме Итаки найдется кто-нибудь грамотный и прочтет письмо. Поэтому, когда Асика вернулся и просто побил меня, я, хотя всю ночь ворочалась на больных боках, чувствовала, что освобождение близко. Мои друзья не бросили меня, и силы Келлион вернулись ко мне. Теперь нужно было подумать, как правильно распорядиться этими силами.

Глава 16

Посланец хозяина побережья

На следующий день я с трудом дождалась часа прогулки. Мне казалось, что ежедневные ритуалы омовения и причесывания тянутся дольше обычного. Я едва удерживала себя от желания пошалить и испробовать вновь обретенные, распирающие меня изнутри силы на Итаке или надсмотрщиках. Наконец оказавшись наедине с Оммой, я сразу же заговорила:

— Мы спасены, Омма! Мы сможем убежать, и нас никто не остановит.

— Тише, тише, — шикнула она на меня. Действительно, в горячности я говорила слишком громко. Взяв себя в руки, я зашептала: